"Артур Конан Дойл. Лакированная шкатулка" - читать интересную книгу автора

стоит лакированная шкатулка и что он вынул из нее какой-то диковинный
плоский предмет и положил его на стол перед собой. До моего замутненного и
оцепенелого сознания просто не доходило, что я нарушаю его уединение, так
как он-то уверен, что находится в комнате один. Когда же, наконец, я с
ужасом понял это и наполовину приподнялся, чтобы объявить о своем
присутствии, раздалось резкое металлическое потрескивание, а затем я
услышал голос.
Да, голос был женский, это не подлежало сомнению. Но такая в нем слышалась
мольба, тоска и любовь, что мне не забыть его до гробовой доски. Голос
этот пробивался через какой-то странный далекий звон, но каждое слово
звучало отчетливо, хотя и тихо - очень тихо, потому что это были последние
слова умирающей женщины.
"На самом деле я не ушла навсегда, Джон, - говорил слабый прерывистый
голос. - Я здесь, рядом с тобой, и всегда буду рядом, пока мы не
встретимся вновь. Я умираю счастливо с мыслью о том, что утром и вечером
ты будешь слышать мой голос. О Джон, будь сильным, будь сильным вплоть до
самой нашей встречи".
Так вот, я уже приподнялся, чтобы объявить о своем присутствии, но не мог
сделать этого, пока звучал голос. Единственное, что я мог, - это застыть,
точно парализованный, полулежа-полусидя, вслушиваясь в эти слова мольбы,
произносимые далеким музыкальным голосом. А он - он был настолько
поглощен, что вряд ли услышал бы меня, даже если бы я заговорил. Но как
только голос смолк, зазвучали мои бессвязные извинения и оправдания. Он
вскочил, включил электричество, и в ярком свете я увидел его таким, каким,
наверное, видела его несколько недель назад несчастная служанка, с гневно
сверкающими глазами и искаженным лицом.
- Мистер Колмор! - воскликнул он. - Вы здесь?! Как это понять, сударь?
Сбивчиво, запинаясь, я пустился в объяснения, рассказав и про свою
невралгию, и про обезболивающий наркотик, и про свой злополучный сон, и
про необыкновенное пробуждение. По мере того, как он слушал, гневное
выражение сходило с его лица, на котором вновь застыла привычная
печально-бесстрастная маска.
- Теперь, мистер Колмор, вам известна моя тайна, - заговорил он. - Виню я
одного себя: не принял всех мер предосторожности. Нет ничего хуже
недосказанности. А коль скоро вам известно так много, будет лучше, если вы
узнаете все. После моей смерти вы вольны пересказать эту историю, кому
угодно, но пока я жив, ни одна душа не должна услышать ее от вас,
полагаюсь на ваше чувство чести. Гордость не позволит мне смирится с той
жалостью, какую я стал бы внушать людям, узнай они эту историю. Я с
улыбкой переносил зависть и ненависть людей, но терпеть их жалость выше
моих сил.
Вы видели, откуда исходит звук этого голоса - голоса, который, как я
понимаю, возбуждает такое любопытство в моем доме. Мне известно, сколько
всяких слухов о нем ходит. Все эти домыслы - и скандальные, и суеверные -
я могу игнорировать и простить. Чего я никогда не прощу, так это
вероломного подглядывания и подслушивания. Но в этом грехе, мистер Колмор,
я считаю вас неповинным.
Когда я, сударь, был совсем молод, много моложе, чем вы сейчас, я с
головой окунулся в светскую жизнь Лондона, не имея ни друга, ни советника,
зато с толстым кошельком, благодаря которому у меня появилась масса