"Артур Конан Дойл. Из камеры № 24" - читать интересную книгу автора

легче страдать от своей ошибки, чем признаться в ней. А также и потому,
что мне нравится держать вас у себя перед глазами и знать, что вы не
можете вернуться к нему".
"Вы злодей. Вы гадкий злодей!"
"Так, так, сударыня! Я знаю ваше тайное желание, только, пока я жив, оно
не исполнится. А уж если суждено тому быть после моей смерти, то во всяком
случае я со своей стороны приму все меры, чтобы вы вернулись к нему не
иначе, как нищей. Вы и ваш милый Эдуард никогда не будете иметь
удовольствия проматывать мои сбережения. В этом, сударыня, вы можете быть
вполне уверены! Почему это окно и ставни открыты?"
"Ночь слишком душная".
"Это небезопасно. Почему вы знаете, что тут поблизости нет какого-нибудь
бродяги. Разве вам неизвестно, что моя коллекция медалей - самая дорогая
во всем мире? Вы и дверь не закрыли тоже. Так очень легко могут обокрасть
мои ящики".
"Ведь я же тут была".
"Я знаю, что вы были; я слышал, как вы ходили в медальной комнате, а
потому и спустился вниз. Что вы там делали?"
"Рассматривала медали".
"Эта любознательность есть нечто для меня новое". - Он посмотрел на нее
подозрительно и пошел в следующую комнату.
Она шла рядом с ним.
В это время увидал я такое, что меня поразило. Ножик мой складной остался
на крышке одного из ящиков и лежал как раз на виду. Она заметила это
раньше его и с женской хитростью протянула свою свечу так, что свет
пришелся между ножом и глазами лорда Маннеринга. Левой рукой взяла она нож
и спрятала в складках платья. Старик переходил от одного ящика к другому
(была одна минута, когда я мог схватить его за нос), но не было никаких
следов, что медали кто-нибудь трогал. Продолжая ворчать и брюзжать, он
опять уполз в другую комнату.
Теперь я должен рассказать о том, что я скорее слышал, чем видел. Но
клянусь вам Создателем, что говорить буду истинную правду.
Когда они вышли в другую комнату, я видел, как он поставил свечу на угол
стола, а сам сел, но так, что мне уж его не было видно. Она ходила сзади
него; думаю это потому, что большая широкая тень ее двигалась по полу
передним; значит, свечка, с которой она ходила, была за его спиной.
Опять начал он говорить о том человеке, которого называл Эдуардом, и
каждое его слово было словно едкая капля купоросного масла. Говорил он
тихо, и я не мог всего расслышать, но некоторые слова до меня доходили, и,
должно быть, они ее как плетью хлестали. Сперва она горячо ему отвечала,
потом смолкла. А он тем же спокойным, насмешливым голосом все тянул свою
песню, подразнивая, оскорбляя и терзая свою жену. И даже удивительно было
мне, как это она могла молча его слушать.
Вдруг слышу я, он этак резко говорит:
"Не стойте за моей спиной! Пустите воротник! Что? Смеете вы меня ударить?"
Был тут какой-то звук вроде мягкого удара и, слышу, он кричит:
"Боже мой, это кровь!"
Зашаркал он ногами, как будто хотел встать. А тут другой удар и опять его
крик:
"А, чертовка!"