"Рыцари света, рыцари тьмы" - читать интересную книгу автора (Уайт Джек)

ГЛАВА 3

Обещание брата Гуга подтвердилось: Стефан и не заметил, как пролетел месяц: он был так занят, что не успевал следить, как бегут дни. Со дня своего возвращения Сен-Клер снова приступил к подземным раскопкам и проводил большую часть времени, усердно трудясь рука об руку со своими собратьями. Оставшиеся от работы часы он посвящал молитве и изучению загадочных чертежей, доставленных из Франции. Теперь они хранились в монастырском скриптории, запертые в особый ларец. Стефан с большим увлечением вникал в хитросплетения изображенных там коридоров, образующих целый лабиринт. Очевидно, что подземные разработки были разветвленными и весьма обширными; тем не менее все, что до сих пор удалось обнаружить монахам внутри горы, совершенно не соответствовало имеющимся у них рисункам.

Однажды днем Сен-Клер, как водится, корпел над очередной картой. Вдруг прямо у него над ухом раздался чей-то голос: это Гуг де Пайен пришел напомнить ему, что патриарх-архиепископ объявится в Иерусалиме со дня на день и чтобы Стефан был готов явиться к нему в любое время. Сен-Клер кивнул, немного смущенный внезапностью вторжения, но тем не менее поблагодарил магистра, а затем уже вернулся к своим манускриптам.

Через два дня с рассветом он получил приглашение безотлагательно навестить Вармунда: весть принес Андре де Монбар, встретивший патриаршего гонца у самых конюшен. Сен-Клер не удивился, поскольку был предупрежден заранее, и немедленно отправился во дворец архиепископа.

У главных ворот он назвался стражнику, и один из патриарших служек, облаченный в рясу, повел его по бесконечным покоям и коридорам, которых Стефан совершенно не помнил по предыдущим посещениям. Он не придал этому особого значения, допуская, что патриарх может руководствоваться какими угодно причинами при выборе места для аудиенции.

Вместе с провожатым он миновал вход в просторную галерею, которая, как теперь припомнил Сен-Клер, вела в личные покои патриарха: монах узнал ее по великолепной вышивке, украшавшей одну из стен. Однако клирик вел его все дальше, пока оба не оказались в голой комнате с высоким сводом. Пол в ней был выложен плитняком и присыпан камышом. Оконца под самым потолком еле пропускали свет, отчего все помещение казалось каким-то зябким: его интерьер навел Стефана на мысль об Анжу на далеком севере, поскольку разительно отличался от всех виденных им в Заморье покоев. Священник, не отличавшийся особым дружелюбием, указал рыцарю на кресло с высокой спинкой и удалился, оставив Стефана дожидаться в одиночестве.

По его самым скромным подсчетам, прошло уже с полчаса, и к тому моменту, как тяжелые створки двери распахнулись, Сен-Клер давно отказался от безуспешной борьбы с нарастающим нетерпением.

Он вскочил и обернулся, чтобы поприветствовать архиепископа, но навстречу ему шел вовсе не Вармунд де Пикиньи. Этого человека Стефан запомнил с прошлого раза — патриаршего письмоводителя, чье имя никак не приходило на ум. Рыцарь сдержанно поклонился епископу, ожидая услышать, что патриарха задержали дела и он не сможет прийти побеседовать с ним. Его покоробило, когда священник смерил его злобным, чуть ли не уничтожающим взглядом и жестом велел садиться, не произнеся при этом ни одного вежливого или приветливого слова. Удивившись и не зная, как следует себя вести в таких случаях, Стефан снова опустился в кресло, одной рукой стиснув подлокотник, а другой поправляя на поясе кинжал. Епископ тут же проследовал к другому креслу, стоявшему у стола возле нетопленого камина, где и погрузился в изучение некоего принесенного с собой документа. Опять Сен-Клер сидел и молча ждал, а помощник патриарха все читал со зловещим, как показалось Стефану, прищуром.

Наконец, когда рыцарь уже собрался встать и уйти, негодуя на неподобающее с ним обращение, клирик громко вздохнул и отбросил пергамент, немедленно скатавшийся в свиток. Пощипывая переносицу, он изучающе уставился на посетителя, а потом спросил:

— Стефан Сен-Клер, знаете ли вы, кто перед вами?

Рыцарь поборол желание съязвить в ответ невеже: епископ, какой бы высокий пост он ни занимал, мог, чего доброго, подумать, что устрашил его. Стефан ограничился пожатием плеч:

— Епископ?

— Меня зовут Одо Сен-Флоран, епископ Фонтенблоский, секретарь-письмоводитель его милости Вармунда де Пикиньи, патриарха Иерусалимского.

Вслед за этим священник замолк; Стефану осталось только предполагать, что тот наблюдает, какой эффект возымели его слова. Рыцарь выждал некоторое время с непроницаемым лицом, а потом важно кивнул.

— Ясно.

— Патриарх уполномочил меня расспросить вас от его имени, поскольку в дальнейшем занятость не оставит его милости ни времени, ни возможности лично следить за ходом этого дела.

— Какого дела?

Одо гневно зыркнул на него.

— Вам следует обращаться ко мне «мессир епископ» и говорить только тогда, когда вас спрашивают.

— Так какого же дела, епископ Одо? Я не вполне вас понимаю.

— Вот… — Одо указал на лежащий на столе свиток пергамента, — дела по расследованию.

Сен-Клера обескуражил такой поворот темы, но не в той степени, какой, видимо, ожидал епископ. Рыцарь знал, что ни в чем не провинился — по крайней мере, не совершал ничего, что уполномочило бы Одо Фонтенблоского или любого другого священника, пусть даже самого патриарха, его допрашивать. Покаяние и отпущение грехов — вопрос другой; там священник или епископ является посредником между человеком и Богом, но Стефан никак не заслужил такого с ним обращения. И все же… Неуверенность заставила его прочнее опереться о спинку кресла.

— Что же вы расследуете? Подскажите мне, что бы вам хотелось узнать.

— Дело касается вашего похищения, происшедшего несколько месяцев назад, и более недавнего исчезновения — в текущий месяц. Патриарх обратил внимание, что в ваших объяснениях наставникам ордена по сравнению со сведениями, полученными им из других источников, содержатся некоторые расхождения и неувязки. Сейчас я бы хотел снова услышать всю историю в мельчайших подробностях, чтобы мы вдвоем, то есть я и его милость, вынесли вердикт о вашей правдивости или, наоборот, лживости в освещении этой бессмыслицы.

— Что значит — бессмыслицы? Объяснитесь! — резко перебил его Сен-Клер, и Одо откинулся в кресле, словно получил оплеуху.

— Как вы смеете перебивать меня! Вы наглец! Не забывайте, кто перед вами, и не вынуждайте меня напоминать вам! — Епископ взялся за тяжелый, украшенный каменьями крест, висевший поверх рясы, — знак его сана. — Вот символ моих полномочий. Вам бы лучше не выпускать его из виду — вам, ничтожному монаху из жалкой общины, которая существует всего без году неделя! Итак, я жду, что впредь вы будете оказывать мне подобающее моему сану уважение.

В ответ на эти слова Сен-Клер сдвинулся на край кресла, наклонившись вперед и будто бы невзначай обхватив пальцем рукоятку висевшего на поясе кинжала. Передвинув клинок вперед для лучшего его обозрения, рыцарь спокойно произнес:

— Да, мессир епископ, всем нам время от времени нужны символы. Они напоминают и нам самим, и всем прочим, кто мы в этом мире и от чьего лица говорим.

Стефан увидел, как в выпучившихся глазах епископа промелькнуло беспокойство, но ничего больше не прибавил к сказанному и, тем самым, не перешел никаких границ. Рыцарю нельзя было вменить в вину угрозу или открытую неприязнь — тем не менее свою точку зрения он отстоял. Довольный собой, Стефан продолжил наступление.

— Как я понял из ваших обвинительных речей, епископ Одо, вы намекаете, будто я солгал и патриарху, и своим собратьям. В таком случае я, будучи одновременно и рыцарем, и монахом, могу рассчитывать на двойную привилегию. Я охотно готов обсудить этот вопрос со своими наставниками по ордену и желал бы вторично встретиться с Вармундом де Пикиньи с глазу на глаз.

Наступило долгое молчание. Наконец Одо нашелся:

— Вторично? Вы хотели бы встретиться с патриархом вторично?

— Разумеется. Вы бы в подобном случае высказали то же пожелание. Когда я в прошлый раз встретился с архиепископом по настоянию моего старшего наставника, брата Гуга де Пайена, он милостиво выслушал мои признания по делу, которое ныне, по вашим словам, столь его обеспокоило, но не признал за мной никакой вины. Отпустив мне все грехи, патриарх отправил меня с миром восвояси. Если же его милость желает расспросить меня о том же самом еще раз, я хоть и нахожусь в большом недоумении, но покорюсь его полномочиям. Итак, я готов лично прояснить все недомолвки. — Помолчав, Сен-Клер осторожно спросил: — Вам об этом что-нибудь известно? Разве патриарх вас не предупредил?

Епископу удалось сохранить лицо бесстрастным, но в его глазах явственно читались паника и замешательство. Стефан понял, что тот лжет: какова бы ни была причина этого приглашения, к Вармунду де Пикиньи она отношения не имеет. Очевидно, Одо даже не подозревал, что Сен-Клер знаком с патриархом и уже виделся с ним. Невозможно было представить, что де Пикиньи поручил своему секретарю допросить монаха, не уведомив его о предыдущей беседе, касавшейся, между прочим, той же самой темы. Пока разоблаченный епископ лихорадочно подыскивал слова для спасения пошатнувшегося авторитета, Сен-Клер, самоуверенно развалившись в неудобном кресле и сложив руки на груди, с хмурой враждебностью его разглядывал.

Как видно, Одо не спешил — тем более сказать ему было нечего. Он уже понял, что непростительно оплошал, чем безвозвратно потерял доверие посетителя. Теперь он растерянно искал выход из тупика, но не мог ничего придумать: на любое его предложение наглый монах непременно ответит отказом. Тот и сейчас теребил рукоятку кинжала на поясе, и Одо опасался лишний раз распалять его гнев. Сен-Клер сам избавил собеседника от дальнейших мучений, неожиданно обратившись к нему с отменной учтивостью:

— Предлагаю вам, досточтимый епископ, продолжить нашу беседу. Очевидно, что вы вызвали меня сюда под неким мнимым предлогом, надеясь запугать во время допроса и, тем самым, выпытать некие сведения. Нет нужды отпираться, мессир, ведь это чистая правда. Я понятия не имею, что вас интересует, но, уверяю вас, скрывать мне нечего. Я сгораю от нетерпения прояснить все, что вы хотели узнать, поэтому если вы не против начать сызнова, то давайте приступим.

Одо разглядывал рыцаря сквозь щелки прищуренных глаз. Внутри он весь кипел от гнева, сжимавшего ему горло, но лицо его по-прежнему было спокойным. Епископ уже понял, что ему предлагают некое средство выпутаться из затруднения, но пока не мог сообразить, как им воспользоваться, не в силах выбрать, какое поведение сейчас предпочтительнее. Наконец ему пришло на ум, что Алиса сама лучше всех сможет разгадать эту головоломку. Тогда он покивал, показывая, что принял решение.

— Видите ли… одна дама… — начал он, — знакомая мне дама… Богатая и влиятельная моя покровительница… желала бы встретиться с вами для обсуждения неких взаимовыгодных дел.

— Это невозможно. Я монах, давший обет целомудрия. У меня не может быть взаимовыгодных дел ни с одной из женщин.

Сен-Клер немедленно сообразил, кто эта дама. Он ясно помнил с прошлого визита к патриарху, как Гуг де Пайен на его упоминание о епископе Одо, попавшемся рыцарю в покоях Вармунда, заметил как бы невзначай, что клирика часто видят в компании второй королевской дочери. Стефану тогда показалось, будто под «часто» подразумевалось «очень часто». Так или иначе, пока он не видел необходимости называть имя принцессы. Одо тем временем уже протестующе качал головой.

— Поверьте, брат Стефан, вы напрасно опасаетесь за соблюдение приличий. Дама, о которой идет речь…

— Я прекрасно понимаю, о какой даме идет речь, мессир епископ, но даже принцесса крови не может притязать на нарушение законов Господа. Мне странно, что вы настаиваете на обратном.

За то недолгое время, что длилась их беседа, епископа вторично поразила немота, и Сен-Клер, видя плохо скрытое ошеломление собеседника, признался себе, что тоже допустил оплошность: Одо ведь мог и не знать о его пленении королевской дочерью. Не дав собеседнику опомниться и собраться с мыслями, Стефан живописал ему те несколько случаев, когда невзначай виделся с принцессой на людях, и с невиннейшей улыбкой, столь же фальшивой, что и гримасы на резных деревянных масках, в которых представляли заезжие фигляры, добиравшиеся до Святой земли в летнюю пору, объяснил, почему ему взбрело на ум это вельможное имя. Он напомнил Одо, что тот сам упомянул богатую и влиятельную даму, а рыцарь, с тех пор, как прибыл в Иерусалим, не встречал никого из женщин богаче и влиятельнее ее. Впрочем, присовокупил монах застенчиво, это единственная вельможная дама, с которой ему приходилось видеться после отъезда из Франции, хотя он много путешествовал в ранней юности и потом еще сражался под хоругвями своего сеньора. Стало быть, ни о ком другом он не мог и подумать; соответственно, предположил, что…

Стефан намеренно смутился и замолк, а потом нерешительно забормотал, что искренне не понимает, какая дама по собственной воле захочет беседовать с ним — ничтожным и неумытым монахом-рыцарем.

Епископ сдвинул брови и кивнул, пребывая в счастливом неведении относительно истинных мотивов собеседника: он был слишком поглощен спасением собственного положения, чтобы подозревать в противнике скрытые намерения. Одо нарочно прочистил горло, чтобы придать своему голосу побольше властности, и его речь прозвучала веско и размеренно, напыщенная и оттого еще менее убедительная.

— Я понимаю ваше недоумение, брат Стефан, но, возможно, я смогу облегчить муки вашего разума, уведомив вас, что в желании сей дамы говорить с вами не кроется ничего личного. Напротив, скажу я вам, — принцесса непогрешимо верит в вашу непоколебимую честность и незапятнанность вашей репутации, как и в отсутствие злого умысла.

Сен-Клер оторопело внимал ему, поражаясь находчивости, с какой епископ обернул все дело, отставив все, о чем только что витийствовал, и повернув поток своих речей в противоположном направлении. Рыцарю было очевидно, что клирик, противопоставив собственную образованность недалекости собеседника, не счел нужным наделять того достаточной долей сообразительности, с помощью которой можно отличить ложь от лести. Тем не менее он ничем не выдал своих наблюдений, предоставив прелату возможность преспокойно продолжать:

— Принцесса весьма встревожена вопросами… вернее, сведениями, лишь недавно привлекшими ее внимание. Я не располагаю точными данными об этих сведениях, поэтому не могу их оценивать; я сужу лишь по моим наблюдениям за принцессой. Тем не менее, насколько я наслышан, в пределах конюшен у Храмовой горы происходят странные, необъяснимые вещи. Подозреваю, что в горном основании развернута некая деятельность, хотя не могу даже предположить, какого она рода… Итак, что бы вы там ни затеяли, вы поставили принцессу Алису перед трудноразрешимым и неотложным вопросом. Ее естественное побуждение и, заметьте, дочерний долг велят ей обо всем доложить королю. Тем не менее ее уважение к вашему наставнику, брату Гугу, и к вам лично столь велико, что она не решается немедленно обратиться к своему батюшке, не расспросив предварительно вас. Принцесса отлично понимает, что сообщение такого рода, не подкрепленное доказательствами и, по сути, пока беспочвенное, может навлечь на всю братию вашего ордена неисчислимые беды. Вот почему она облекла властью побеседовать с вами именно меня, предпочитая не беспокоить вас личной с нею встречей. К сожалению, я был мало знаком с подоплекой всего дела, поэтому, как я теперь сам вижу, выбрал совершенно неверную и неподобающую случаю манеру разговора. Признаюсь, что лучше было бы с самого начала открыться вам во всем.

— Да.

Замечание Сен-Клера было столь же сухим, сколь претенциозной была речь епископа.

— Да, да, верно… — Одо замялся, видимо ожидая от собеседника продолжения, но потом торопливо прибавил: — Согласны ли вы прямо сейчас пойти со мной и успокоить высокородную даму?

Сен-Клер, стиснув подбородок ладонью, лихорадочно размышлял. Его встревожило замечание Одо о горном основании. Что-либо другое рыцарь оставил бы без внимания: общеизвестно было, что всем не дают покоя непонятные монахи, обосновавшиеся возле Храмовой горы. Очевидно, что таинственный уклад их жизни привлекал всеобщее внимание, но особое упоминание основания служило поводом для неподдельного беспокойства, и Стефан не мог немедленно решиться на ответные действия.

Встреча с Алисой с глазу на глаз очень бы ему пригодилась — если бы ему дали достаточно времени подготовиться. Все последние дни, проведенные с Гассаном в пустыне, Сен-Клер неотступно думал о принцессе и о ее дальнейшей роли в его жизни. Его больше не мучили прежние сны: с тех пор, как однажды он проснулся и узрел правду, вследствие чего бежал из Иерусалима, ночные происшествия прекратились. Теперь он чувствовал — правда, без особой уверенности, — что мог бы окончательно победить свои страхи, сразившись с Алисой один на один. Впрочем, как не раз с усмешкой повторял он себе все эти дни, уверенности в победе было мало. Тем не менее он осознавал в себе и желание, и возможность попытать силы в последней, решающей схватке с королевской дочерью.

Впрочем, эти мысли были тут же потеснены соображением о нарочитости слов Одо об основании горы, и Сен-Клера переполнило предчувствие близкой опасности, чужого вмешательства и возможной измены. Епископ, упомянув о сокровенной тайне их ордена, словно задел внутри Стефана сторожевые колокольчики, чей беспорядочный перезвон немедленно натолкнул рыцаря на неприятную мысль. Если Алиса, а через нее этот нелепый Одо знают о раскопках под конюшнями, это может значить только одно — что кто-то из их братии выдал им сведения об ордене Воскрешения. Теперь весь свет, того и гляди, узнает об их планах.

Впрочем, сиюминутная паника все же не могла заполонить Сен-Клера настолько, чтобы он хоть на мгновение поверил в умышленное предательство кого-либо из своих собратьев. Возможно, кто-то из них просто проявил неосмотрительность. Никакого другого разумного объяснения Стефан придумать не мог — очевидно, что, несмотря на всю секретность и немыслимые предосторожности, неукоснительно соблюдаемые на протяжении последних семи лет, их деятельность все же стала достоянием общественности. Само слово «основание» достаточно красноречиво указывало на подземный характер всего предприятия.

К удивлению Стефана, выяснение, как и почему это произошло, представлялось ему совершенно ничтожным по сравнению с далеко идущими и катастрофическими последствиями огласки. Заговорщические усилия иерусалимской братии, действующей от имени ордена Воскрешения в Сионе, могли вот-вот пойти прахом, что оказало бы предсказуемое и пагубное воздействие на всю организацию. Разве что…

Сен-Клер заставил себя мысленно собраться — разве что он попытается убедить принцессу Алису и вслед за ней этого ее Одо, что их подозрения беспочвенны. Такая перспектива вызвала в монахе желание застонать: Стефан прекрасно помнил, сколь нелепыми и жалкими были его предыдущие беседы с королевской дочкой. Глупо было даже надеяться на изменение ситуации. Некогда было также бежать за советом к де Пайену и Сент-Омеру: события разворачивались с непредсказуемой быстротой. Впрочем, он все равно не надеялся, что старшие наставники пойдут к принцессе наобум, не выяснив предварительно, какого рода сведениями она располагает и как она их истолковывает. А он, как-никак, не совсем чужд этой вельможной особе, пусть и в самом позорном и унизительном смысле, поэтому, размышлял Стефан с иронической удалью, все-таки есть возможность… некая надежда на чудо… несмотря на совершенное безумие всей затеи… Словом, он мог бы использовать их прежние отношения для устранения или ослабления Алисиных подозрений. Он мог хотя бы отдалить их — на время, нужное де Пайену и Сент-Омеру для разработки контрстратегии, основанной на дознании находчивого Стефана. Стало быть, можно попытаться… Ему придется встретиться с Алисой лицом к лицу и заставить ее отступить — и уже не важно, где к тому моменту окажется он сам и что станется с его новообретенным обетом целомудрия.

Сен-Клер недоверчиво покачал головой при мысли, что его повторный, решающий поединок с женщиной, которая его похитила и обольстила, возможно, обернется самыми важными переговорами за всю историю существования ордена Воскрешения в Сионе.

— Отлично, — наконец вымолвил он. — Проводите меня к принцессе.