"Рыцари света, рыцари тьмы" - читать интересную книгу автора (Уайт Джек)

ГЛАВА 7

Конеторговца Гассана и принцессу связывало знакомство, не ограничивавшееся простыми отношениями продавца и покупателя. Оно длилось уже пять лет, с тех пор, как в Эдессе он поставил ее отцу в качестве подарка к тринадцатилетию графской дочери превосходную арабскую вороную кобылку, которую Алиса незамедлительно прозвала Ночкой. С того самого дня и в течение почти трех лет она не раз заглядывала к табунщику и, стоило ему снова появиться в Эдессе, была частой гостьей у него дома и на конюшне.

Когда Алиса стала принцессой и ее родители обосновались в Иерусалиме, она все так же продолжала покровительствовать хозяйству Гассана. За время их знакомства она уже купила у него для своих личных нужд семь великолепных скакунов, но полагалась на него и доверялась ему не только в торговых делах. За два года общения их дружба настолько окрепла, что у их взаимоотношений появилась новая сторона, не имеющая ничего общего с чувственным влечением или прелюбодейством. Несмотря на то что Алиса к тому времени успешно подвизалась на поприще сладострастия, а Гассан был еще не стар, тем не менее его почти аскетические убеждения строго диктовали ему, что позволено в обществе, а что — нет. Общество же, по его разумению, включало и мусульманское, и христианское население. Гассан твердо верил в Бога. Он то и дело поминал имя Аллаха, и принцесса не раз убеждалась, что его религиозные воззрения по своему накалу близки к фанатизму.

По ее шестнадцатому году, когда до дня рождения оставалось всего несколько месяцев, Алисину ближайшую подругу изнасиловали и жестоко избили в пределах города. Мусульманка Фарра была примерно того же возраста, что и принцесса, и являлась единственной дочерью арабского кочевого торговца. Алиса дружила с ней не первый год, еще с Эдессы, когда отец Фарры обосновался в городе и стал преуспевающим купцом. У него было множество поставщиков, и к нему стекались различные товары со всего света — от пряностей до тканей, от благовоний до чужеземных драгоценностей.

Фарру подстерегли, когда она ехала домой из гостей, и потом оставили лежать в проулке неподалеку от отцовской лавки. Там ее нашли тем же вечером, но никто не видел и не слышал подробностей самого происшествия, как не мог и предположить, кому понадобилось совершать подобное злодейство. Единственным ключом к разгадке личности негоняя и его поимке могла послужить серьга, зажатая в кулаке Фарры. Золотая вещица была окровавлена, и это означало, что девушка вырвала ее из мочки насильника.

Алиса пришла в ярость и позаботилась, чтобы об этом узнали все окружающие. Она назначила приличное вознаграждение за любые сведения о разбойнике, но ничего не услышала до тех пор, пока месяц спустя не навестила стоянку Гассана, недавно вернувшегося из Эдессы. Сидя у торговца в шатре и обсуждая с ним достоинства скакуна редких кровей, она получила от него неожиданный подарок — коробочку, внутри которой обнаружился тщательно свернутый лоскуток бархата. Алиса собралась посмотреть, что внутри, но Гассан предостерегающе погрозил пальцем и перевернул коробочку над столом. Из нее выпали два предмета, в которых принцесса не сразу опознала два человеческих уха. Мочка одного из них была порвана и еще хранила следы запекшейся крови, а в другую была вдета массивная золотая серьга — точная копия той, что нашли в кулаке у Фарры.

Первоначальное потрясение Алисы немедленно сменилось приступом тошноты, но она стойко справилась с ним, ощущая, что ее просто распирает изнутри от ликования. На столе, прямо перед ней, лежало свидетельство ее мести, оправдывающее долгие поиски, несмотря на уговоры всех и вся поскорее забыть об этом происшествии.

Стиснув зубы, она сделала над собой усилие и подняла ухо с серьгой. Ничего подобного никогда ранее не доводилось ей брать в руки — столь застывшего и холодного, ничуть не напоминающего живую и мягкую человеческую плоть. Алиса разжала пальцы, и ухо упало на стол, тяжело брякнув металлическим украшением. Затем принцесса откинулась на спинку стула и вопрошающе взглянула на Гассана, лицо которого оставалось непроницаемым.

— Где он? Где ты держишь остальное? — спросила она равнодушно, без всякого выражения в голосе.

Она безупречно изъяснялась на арабском, предпочитая его языку своего отца. Формально Алиса считалась франкской принцессой, но арабский язык был родным для ее матери. Родившись в мусульманском мире, где франки были не более чем ференги — чужеземцы из Франции, она заговорила на местном наречии раньше, чем на языке королевской власти.

Угол рта у Гассана неуловимо дрогнул, словно торговец хотел вымучить у себя улыбку, но затем он покачал головой и совершенно серьезно ответил:

— Я не держу. Этот человек мертв — убит при поимке. Уже давно. — Он указал на отрезанные уши большим пальцем. — Их принесли мне вчера. Были запакованы в лед и соль.

Стараясь не выдать своего волнения, Алиса кивнула:

— Сегодня же вечером я пришлю тебе вознаграждение.

— Не надо. Я не хочу вознаграждения. У меня есть деньги.

— У тебя есть, но, возможно, у того, кто принес это, их нет.

Гассан едва приметно, но решительно мотнул головой:

— Ему уже заплатили. Я вознаградил его, когда он доставил мне доказательство.

— Ясно. Ты хочешь сказать, что он постарался ради тебя, а не ради меня и моих денег. — Принцесса скорее утверждала, чем спрашивала, и мусульманин слегка склонил голову в знак согласия. Она резко распрямилась. — Но зачем они тебе понадобились? Чего ты хочешь от меня?

— Мне ничего от вас не надо, принцесса Алиса… Я просто хотел уведомить.

Гассан все же улыбнулся и замолк, так что его последние слова прозвучали особенно веско и достигли глубин ее сознания. Увидев, что у нее остались вопросы, торговец спокойно закончил свою мысль:

— Вы очень одаренная девушка для своих лет, принцесса Алиса, и я предвижу великие перемены, которые произойдут в этих землях благодаря вам. Они коснутся и мусульман, и христиан, и я убежден, что со временем вы смените у власти вашего даровитого отца. Нигде у франков не сказано, что запрещается правителю быть женщиной… и мне кажется, что вы будете более мудрой и могущественной королевой, нежели даже ваш родитель.

— Непременно буду. Даю тебе слово. — Алиса произнесла свое заверение без тени шутки, а ее собеседник не выказал ни малейшего сомнения по поводу сказанного. — Но почему, для чего ты занимаешься этим — ты, мусульманин и простой конеторговец?

— Потому что это далеко не все, что есть в моей жизни.

Алиса непонимающе сдвинула брови, и Гассан в ответ осклабился:

— Чтобы исполнить то, что требуется от меня ради священного имени Аллаха, я должен преуспеть в постижении человеческих помыслов. Видя, как вы сейчас негодуете, как ваши глаза недавно метали молнии, я с надеждой гляжу в будущее, потому что вы не страшитесь тех деяний, которые, по вашему разумению, неизбежны. — Он вяло шевельнул пальцем в направлении лежащих на столе ушей. — Вы не боитесь говорить правду, не боитесь требовать и брать то, что вам нужно, и то, что вы считаете необходимым. Это выделяет вас среди прочих, большинство из которых лучше снесут стыд и проглотят оскорбления, чем выскажут слово истины, из боязни, как бы оно не вышло им боком и не навредило бы впоследствии. В обществе, где соглашательство и продажность давно вошли в привычку, вы, несмотря на ваши юные годы, похожи на освежающий ветерок. На морской бриз.

Алисе был по вкусу такой обмен мнениями; она чувствовала, что ее разум сейчас трезв и ясен и, к чему бы ни привела их беседа, она отныне всегда сможет защитить свои интересы.

— Но как все это соотносится с твоим желанием уведомить меня?

— Прямо и непосредственно. — Гассан вновь обрел сдержанность, и всякое веселье и шутливость пропали с его лица. — Идя по жизни, вы встретите немало обидчиков и недоброжелателей, докучных и злобных людей; кое-кто из них попытается перечить и мешать вам, вредить вашему доброму имени, сводить на нет ваши планы и замыслы и причинять всяческие неприятности. Со многими из этих людей вы будете разговаривать как сами пожелаете; я не сомневаюсь, что вы и сейчас уже преуспели в умении указывать таким на их место. Но всегда найдутся и те, принцесса, хотя бы один или двое, кто из-за своей неприязни превратится для вас в источник постоянного беспокойства и раздражения, так что само их существование станет для вас несносным… Чаще всего, к сожалению, как вы в этом сами убедитесь, с ними по разным причинам невозможно иметь дело на условиях, которых они по праву заслуживают. Вот как все это соотносится с моим предуведомлением, — он снова указал на отрезанные уши. — Никто и никогда больше не увидит владельца этих украшений. Он стерт с лица земли, и о нем больше никому не ведомо.

Гассан смолк, вперив в Алису немигающий взгляд, и произнес тоном, не допускающим двойного толкования или неопределенности:

— Любого можно стереть с лица земли, принцесса. Кого угодно. Нет среди живых такого человека в этом мире, кого невозможно устранить — внезапно, тайно и окончательно. Зачастую люди, совершенно обычные люди, даже не мыслят, не в состоянии представить себе — уже не говоря о том, чтобы убедиться, — насколько просто устроить такого рода происшествие. По сути, это случается каждый день, у них под носом. У этой истины есть и другая сторона, принцесса, и она, если вдуматься, свидетельствует об огромной силе: ни один из ныне живущих не может избежать насильственной и ужасной смерти — прилюдной, у всех на виду, средь бела дня.

Во рту у Алисы пересохло, и ей пришлось облизать губы, прежде чем она смогла высказать, что все поняла правильно:

— То есть убийство ради зрелища.

— Верно.

— Как у ассасинов. Это они убивают, чтобы посеять страх.

Гассан красноречиво повел плечами:

— Удивительно, что вам известно это название, но пусть. Да, если угодно, как у ассасинов. Гашашинов. Впрочем, не пристало открыто обсуждать гашашинов и их деятельность. К тому же смысла в этом нет. Матери до сих пор пугают ими малышей, чтобы лучше слушались, но люди сейчас уже вряд ли в них верят… Мы же с вами сидим здесь наедине и обсуждаем вопросы возможностей и осведомленности, а не веру в существование той или иной группы людей. Мне бы хотелось, чтобы вы, принцесса Алиса, в качестве подарка от меня приняли убеждение, что происшествия, о которых сегодня у нас шла речь, очень легко подстроить, а последствия их превосходят все ожидания. Вам стоит только дать мне знать, и все будет исполнено. Вы понимаете, что я имею в виду?

Алиса долго молчала, а потом, будто сомневаясь, покачала головой:

— Да, но…

— Не может быть никаких «но», принцесса. Только осведомленность. Помните об этом всегда, но говорить кому-то не обязательно.

Сейчас, вспоминая о первой такой беседе, Алиса подумала, что ей ни разу так и не довелось воспользоваться особыми услугами Гассана, хотя их отношения стали столь доверительными, что, возникни подобная надобность, она без колебаний обратилась бы к нему за помощью. Гассан не походил ни на кого из ее окружения. С самого первого дня их знакомства он явно вознамерился во всем безоговорочно доверяться Алисе из соображений, ей не ведомых и которые он ей так и не раскрыл: все-таки она была женщина, и к тому же франкская христианка. Этих двух причин было вполне достаточно, чтобы воспрепятствовать совершенно искреннему общению сторон.

Но принцесса прекрасно осознавала, что Гассан оказывает ей особый почет. Сама она весьма ценила и уважала торговца, не подозревая, что ее отец немедленно казнил бы его, узнай он, кем являлся Гассан на самом деле. Даже его имя было ненастоящим — для посвященных оно лишь указывало на его чин и положение в группировке, к которой он принадлежал. Еще с их первой встречи Алиса заподозрила, что Гассан был ассасином — одним из вождей тайной секты, сеющей ужас во франкских владениях Заморья. Этот исмаилит-шиит[16] родился в Йемене, где и получил выучку федаина[17] — фанатика, готового отдать свою жизнь делу, в справедливость которого он верил и за которое сражался.

Сначала Алисе все эти хитросплетения казались чрезвычайно запутанными, но когда Гассан, вопреки всякому здравому смыслу, принялся объяснять ей, что к чему, она вскоре убедилась, что ничего сложного в них нет. Он рассказал ей, что принял имя Гассан в честь аль-Гассана, Гасани Саббаха — аламутского шейха, о котором ныне говорили разве что шепотом, с оглядкой. Его еще называли Старым Горцем, и он был основателем секты ассасинов. Сама группировка существовала с восьмого века, но впоследствии, после падения аламутской твердыни, духовный вождь аль-Гассан воспитал в своих последователях религиозный фанатизм, сугубо нацелив их на уничтожение правящего халифата суннитов[18] Аббасидов.

С тех самых пор ассасины-шииты проводили кампанию массового истребления выдающихся суннитских деятелей, безбоязненно и открыто их убивая. Прочему оружию они предпочитали кинжал, и их возмездие настигало только заранее намеченных представителей. Ассасины совершали убийства у всех на глазах, зачастую в мечетях, неизменно заботясь, чтобы никто из окружающих при этом не пострадал.

Использование кинжалов делало месть особенно жестокой, а ее неожиданность наводила на всех страх, подразумевая приближение к жертве вплотную. Нападения ассасинов всегда означали неумолимость, неизбежность и неотвратимость. Убийца чаще всего переодевался соответствующим образом, чтобы как можно ближе подобраться к жертве, а совершив кровавую и прилюдную расправу где-нибудь в месте наибольшего скопления людей, старался привлечь к себе всеобщее внимание, что вселяло ужас и смятение в ряды его неприятелей. Злоумышленникам, стиснутым среди толпы и застигнутым с поличным, редко удавалось скрыться с места преступления. Впрочем, перед лицом неминуемой смерти ассасины никогда не шли на самоистребление, предпочитая огласку и гибель от чужих рук.

Гассан объяснил Алисе, что их прозвище — «гашашины», которое косноязычные франки переделали в «ассасины», предположительно означает «поедатели гашиша». Считается, что оно досталось им от мусульман-суннитов, их непримиримых врагов. Правоверные якобы утверждали, будто поедатели гашиша оскверняют себя употреблением зелья, вгоняющего их в экстатическое состояние и замутняющего сознание, что и позволяет им совершать беспримерные по жестокости убийства, невзирая на святость этих земель.

Гассан не соглашался, что воззрения суннитов выглядят нелепо; он утверждал, что их цели сугубо политические и несвоекорыстные. Он охотно допускал, что его сообщники употребляют гашиш, но настаивал, что делают они это по религиозным соображениям — сначала как часть ритуала посвящения в ряды их тайной секты, затем — как помощь при медитациях. Он напомнил Алисе о ее собственных опытах с этим наркотиком, регулярно доставляемым принцессе его людьми для личного пользования. Гассан доказывал ей, что гашиш — скорее успокаивающее, чем возбуждающее средство, и его адепты чаще всего впадают в сонливость. Разумеется, ни на какую жестокость такие люди не способны.

Торговец доказывал Алисе, что ассасины никогда не используют гашиш для храбрости или для поднятия боевого духа перед очередной вылазкой, и только тот, кто ни разу не слышал о доблести и аскетизме аль-Гассана, может поверить россказням, будто благочестивый шейх опускался до самоизнурения зельем. Сам Гассан верил в то, что слово «гашашины» на диалекте исмаилитов Йемена некогда обозначало последователей аль-Гассана.

Алиса отнюдь не самообольщалась насчет откровенности ее собеседника: она понимала, что, усердно добиваясь ее расположения, он строит некие планы на будущее — рассчитывает, что когда-нибудь она будет ему полезна в неизвестных пока делах. В мире, где суждено было родиться Алисе, все поступали точно так же, и такой расчет ее ничуть не удивлял. Любой властитель, где бы он ни правил, предпринимал постоянные усилия для удержания и укрепления своей власти. Кроме того, раскрыв тайну личности Гассана, принцесса считала, что отныне предупреждена, а значит, вооружена против его возможных покушений, и знала, что от Гассана не укрылись подобные соображения.

За ее спиной зашелестел занавес из стекляруса, и Алиса обернулась, чтобы встретить гостя.

— Вы посылали за мной, принцесса. Чем могу услужить?

— Тем же, чем и всегда. Садись, Гассан, и выслушай меня. У меня затруднение, и без твоей помощи мне его не разрешить… — Она заметила, как в его глазах вспыхнуло любопытство, и тут же улыбнулась, вскинув руку в знак протеста: — Нет, никого не надо устранять, но есть один человек — это мужчина — ради которого я и прошу особой помощи.

— Неужели вам требуется помощь в делах с мужчиной? — немедленно осклабился Гассан.

Алиса пропустила насмешку мимо ушей и подробно рассказала о монахе-рыцаре: о том, как она безрезультатно пыталась пичкать его гашишем, к которому тот оказался совершенно невосприимчив. Она ни словом не обмолвилась, что ей нужно вытянуть из Сен-Клера некие сведения, и спросила лишь, знает ли Гассан такое средство, или смесь, на какое-то время парализующее сознание человека, так, чтобы он, очнувшись, не мог вспомнить, что с ним происходило. Она с готовностью подкрепила нечестивые выводы, которые сделал для себя Гассан касательно ее просьбы.

Вскоре торговец встал и низко склонился перед принцессой, и его рука плавно совершила салям: со лба к губам и далее на грудь, к сердцу. Он ушел так же бесшумно, как и явился, а Алиса принялась с удовольствием предвкушать, как уже назавтра, в этот самый час, у нее в руках будет способ преодолеть любое мыслимое сопротивление со стороны брата Стефана Сен-Клера.