"Подземелья Редборна" - читать интересную книгу автора (Доннел Тим)

ГЛАВА 8

Лишь небо на востоке заалело в предвестии близкого восхода, а на широком лугу у Священного Ристалища уже забурлила утренняя жизнь. Горели костры, и в их ярком свете сновали герцогские слуги, устанавливая последние палатки. Когда взойдет солнце, глазам гостей и горожан откроется красочный, радующий глаз полукруг нарядных маленьких шатров, украшенных всевозможными вымпелами, — здесь будут облачаться в доспехи и отдыхать участники турнира. С другой стороны луга, сбоку от Ристалища, расположились кузнецы и оружейники с переносными горнами и наковальнями. Ведь кому-то из рыцарей в этот день доведется сразиться всего лишь один раз, а кто-то будет рубиться до конца, добиваясь милости Митры и желанной награды. И, конечно, дело не обойдется без помощи умелых мастеров, способных быстро выпрямить погнутые доспехи, заточить меч, перековать лошадь.

Само Ристалище представляло собой обширную площадку, посыпанную чистым речным песком. В последние годы рыцарей, желавших принять участие в Состязании Митры, становилось все больше, приезжали бойцы из Бельверуса, Нумадии и даже из соседних королевств. Поэтому Ристалище в первый день разделялось низкими барьерами на четыре части для проведения одновременно нескольких поединков.

Со стороны, где к полю примыкала небольшая рощица, для герцога и его свиты соорудили довольно высокий помост с деревянным навесом. Ниже располагались скамьи для именитых гостей, а дальше, за невысокой оградой, толпились нетерпеливо горожане, с ночи поспешившие занять лучшие места.

Для жрецов Митры, как раз напротив яркого ряда шатров, возвели некое подобие храма: легкая крыша на резных столбах, низкие ажурные ворота, ступени, ведущие прямо к Ристалищу, и две бронзовые чаши по бокам, в которых будет гореть Священный огонь Митры.

Сейчас, при тусклом свете начинающегося дня, когда не сверкала позолота доспехов, не трепетали на ветру цветные вымпелы и ленты, не слышались зычные выкрики герольдов и звон оружия, весь луг напоминал, скорее, какую-то ярмарку. Перекликались мастера и слуги. Оруженосцы, прибывшие пораньше, занимали палатки и, нервничая, громко ссорились между собой. Торговцы, нигде не упускающие своей выгоды, разложили всевозможные товары и лакомства, громко подзывая горожан, толкающихся на лугу в ожидании турнира.

Становилось светлее, и народ все прибывал. Хотя до полудня, Священного Часа Митры, было еще далеко, казалось, что половина жителей Мэноры собралась здесь, на широкой зеленой поляне.

С самого утра шум и суета заполнили герцогский дворец. Пока властители Мэноры и придворные рассаживались за столами в огромной пиршественной зале, окна которой выходили на восток, слуги и конюхи сновали во дворе, готовя лошадей к торжественному выезду.

В распахнутые окна огромной, украшенной на старинный манер залы вливался прозрачный утренний воздух. Герцогу Оргельду раньше очень нравились темные, без позолоты и резьбы, толстые балки потолка, а тяжелые бронзовые светильники с торчащими, как лучи, наконечниками боевых копий всегда вызывали у него гордость за славных предков. Но сегодня все казалось ему простым и убогим, как убранство придорожной харчевни, он сидел нахмурившись и с тоской ожидал восхода солнца. Солнце — вот что в последнее время раздражало его больше всего, и уже с раннего утра он с нетерпением ожидал прихода ночи, с ее легкими прохладными тенями, игрой пламени на стенах и лицах и тем чудесным, оживляющим кровь чувством всесильности, когда он ощущал себя не правителем, а хозяином Бергхейма. Ферндин — единственный, кто понимает его чувства, угадывает самые сокровенные желания! И скоро он тоже будет сидеть здесь, среди этих притихших графов и баронов, вгоняя знать в краску своими шутками! Хотя нет, ему, пожалуй, придется остепениться и найти другой повод для шуток…

От этих мыслей Оргельда отвлекло легкое прикосновение нежной руки. Лавиния смотрела на него спокойными ясными глазами, но в глубине их легкой тенью притаилась тревога.

— Солнце восходит! Пора наполнять кубки! Все ждут твоих слов, утренних слов повелителя Бергхейма!

Оргельд вздохнул, поднял руку, и тотчас кравчие, только и ждавшие этого знака, стали наполнять золотые кубки пенистым вином Митры. Этот напиток, секрет которого хранили жрецы Светлого Бога, готовился здесь, в Мэноре, из терпких вин, закупленных в Пуантене. Никакое другое вино не могло сравниться с ним в легкости и не давало такого искристого радостного хмеля. И в день начала Турнира Митры утренний пир всегда начинался с кубка этого вина, выпитого с первыми лучами солнца. Край золотого диска выглянул из-за горизонта, позолотив безоблачное небо.

— Хвала Пресветлому Митре, да будет с нами благословение Его, пусть не оставит славный Бергхейм милость Подающего Жизнь, чтобы и в следующем году, как и раньше, ничто не омрачило нашей радости!

Слова, которые герцог всегда произносил так легко и приветливо, сейчас давались ему с трудом, и губы с усилием растягивались, изображая улыбку. Лавиния смотрела на мужа, безмятежно улыбаясь, но сердце ее сжималось от страха и ярости.

Словно сбросив с плеч тяжелый груз, герцог обессиленно опустился в кресло. Кубок прохладного вина освежил его, и он, не прикасаясь к кушаньям, осушил еще два. Но в этот раз желанный радостный хмель не разбежался по телу колючими искрами, не затуманил голову розовым облаком. Солнце неумолимо поднималось над горизонтом, слепя глаза.

Кругом сновали слуги, разнося праздничные яства на золотых и серебряных блюдах. Придворные оживленно переговаривались, предвкушая любимое зрелище. Имя Ферндина здесь произносилось скорее с насмешкой — никто из сидящих за столом не верил в победу жалкого проходимца, невесть как ухитрившегося заслужить благосклонность герцога, все были уверены, что Священный Турнир принесет бесславное поражение назойливому выскочке и он будет с позором изгнан из герцогства.

Утренний пир шел своим чередом, на хорах негромко пересвистывались флейты и свирели. А тот, кто так жаждал занять свое место в этой зале рядом с герцогом, сидел один в своей спальне, с ненавистью глядя на красноватое утреннее солнце. Вино с кеубой, дающей силу и молодость старому телу, было уже выпито, и смуглый молчаливый слуга дожидался Ферндина, стоя около широкой скамьи, накрытой мягким ковром.

— Проклятое солнце! Я полночи молил Сета, чтобы тучи заволокли небо и этот желтый шар не пылал над головой! Но скоро настанут другие времена, солнце будет скрываться за тучами по моему желанию! Бергхейм — лишь плата за знание, и Сет ее получит! Делай свое дело, Акрус, и разотри меня как следует. Ты приготовил кошачьи шкурки?

— Да, господин, как было приказано, две рыжих и три черных!

— Ты легко их поймал?

— Черные кидались на приманку, как голодные тигры, а потом смирно сидели в мешке — с ними все было просто…

— А что было не просто?! Говори, это важно!

— С рыжими я намучился, о мой господин! Сначала мне никак не удавалось найти хоть одного рыжего, а когда я их нашел — они не пошли на приманку. Такого еще не бывало! Обоих пришлось ловить сетью, и коты ободрали мне все руки.

— Ободрали руки, говоришь? Значит, меня ждут какие-то неожиданные трудности… Ну, а потом?

— Когда я ночью положил их внутренности на Черный Алтарь и зажег жертвенный огонь, он не хотел загораться, пока я не подлил в него несколько капель змеиного яда… Тогда огонь полыхнул до вершины дерева, и жертва была принята!

— Так… Победа будет за мной, но мне придется… Хорошо, начинай, потом разотрешь мазь шкурками, сначала рыжими, потом черными!

Ферндин разделся и лег на скамью. Слуга снял с пояса пузатый флакон с серебряной крышкой и стал густо намазывать кожу господина отвратительно пахнущим зельем. Но Ферндин с наслаждением вдыхал тошнотворный запах, зажмурив глаза и постанывая от удовольствия. И сам слуга, растирая крепкими руками тело хозяина, принюхивался жадно трепещущими ноздрями, то и дело проводя языком по узким губам.

Вскоре тело Ферндина заблестело от буроватой жирной мази. Слуга достал из небольшого кожаного мешочка тщательно обработанные кошачьи шкурки и разложил их на полу. На руках Акруса, до локтя покрытых глубокими свежими царапинами, изредка появлялись капли крови, и он их поспешно слизывал.

— Там, должно быть, осталось немного мази — можешь смазать свои царапины! — милостиво разрешил Ферндин.

Слуга почтительно поклонился:

— Благодарю, о мой господин! Но, если мне будет позволено, я смажу их потом, когда кровь остановится!

— Да уж ясно, что не сейчас! Тебе что чужая, что своя — лишь бы кровь! Давай растирай, не медли!

Рыжие шкурки так и замелькали в руках Акруса, а Ферндин, прикусив губу, терпел, изредка глухо вскрикивая:

— О, Всемогущий Сет! Не так сильно! Мягче, мягче! О! Они жгут, как огонь! О-о-о! Быстрее, теперь ноги! И ступни не забудь! О, проклятие!

Не в силах больше терпеть, он резко оттолкнул слугу ногой, вскочил и забегал по комнате, стараясь остудить жар. Все тело колдуна покрыли багровые пятна, он подпрыгивал, как на раскаленных угольях, и сыпал проклятиями. Слуга, поднявшись с пола, невозмутимо взял одну из черных шкурок и, улучив момент, прижал ее к спине господина.

— Наконец-то! Давай скорей, а то этот жар сведет меня с ума! О, как хорошо! Какая прохлада! Я снова чувствую себя юным и готов сражаться хоть с сотней баронов! Еще, еще, ну что ты еле гладишь мне спину! Сильнее, тебе говорят! Вот так, о Сет, благодарю тебя за мудрость твою! Брось эту шкурку, возьми теперь другую!

Он распластался прямо на полу, и слуга, стоя на коленях, бешено растирал ему грудь, живот, ноги. Руки, все еще покрытые красными пятнами, нетерпеливо скребли пол, но Акрус, опасливо косясь на сильные пальцы господина, и не думал прикасаться к ним кошачьей шкуркой. Наконец, растерев ступни, слуга проворно отскочил в сторону, схватил последнюю черную шкурку и бросил Ферндину, а тот ловко поймал ее на лету и, сидя на ковре, стал сам растирать себе руки.

— Ха-ха-ха! Я вижу, ты не забыл прошлого раза! Да, еще немного, и я лишился бы верного слуги! Зато ты кое-чему научился, и я рад, что не свернул тебе тогда шею… Ну, вот и все, теперь можно одеваться!

Ферндин упругими шагами подошел к зеркалу и с удовольствием стал разглядывать крепкое мускулистое тело со стальными буграми мышц и кожей, свежей, как у семнадцатилетнего юноши. Акрус почтительно стоял сзади с тонкой рубахой, преданно глядя ему в спину.

— Я могу быть уверен в этом… как его? Гордионе, которого молва прозвала Неподкупным?

Ферндин не спеша надел рубаху, наслаждаясь прохладным прикосновением ткани к разгоряченному телу.

— Хм, Неподкупный! Его никто еще не подкупал, вот он и Неподкупный! Я рассказывал господину, как он перепугался, когда несколько дней назад потерял свой зычный голос!

— Да, это было забавно! Кого бы тогда Верховный Жрец назначил на жеребьевку? Какого-нибудь мальчишку-герольда, который поголосистей, а Гордиона ждала прямая дорога в простые стражники…

— Этот бедняга после того, как вместе с вином проглотил черную жемчужину владыки нашего Сета, совсем осип. И чего только он не перепробовал, чтобы снова разбудить свою глотку!

— Ну, а как он принял твои слова обо мне? Я знаю, все слуги во дворце и даже горожане настроены против меня, а гонору у этих мэнорцев — хоть отбавляй! Как же, сам Митра решает судьбы поединков! Так что он сказал?!

— Теперь Гордион Неподкупный — один из преданнейших слуг моего господина! Когда он услышал, что сам Ферндин, друг герцога Оргельда, желает ему помочь, тупица вытаращил свои круглые глаза и поклялся жизнью матери — о, хозяин, это для них самая крепкая клятва, — поклялся выполнить все, что изволит приказать господин!

— Он, похоже, смышленый малый! Понял, каналья, что даром ничего не делается!

— Да, и теперь, о мой господин, ты можешь выбирать противников по своему желанию, а славный Гордион, вынимая из чаши пластины, зычно прокричит об этом на радость толпы!

— Хорошо, я сегодня тобой очень доволен, Акрус! Пора выходить… А сейчас исчезни, сделайся неприметным горожанином и вертись возле этого Неподкупного. Я подам тебе знак, кто меня не устраивает как противник… Знамения подсказывают, что какая-то сила вмешалась в мои планы, поэтому будь начеку! Вечером тебя ждет награда, помни!

Ферндин, уже готовый к выходу, в последний раз взглянул в зеркало, подкрутил усы и расцвел улыбкой, которую по утрам надевал на свое лицо, как щеголь надевает бархатную шапку.

Они вышли из комнаты, и паж, приставленный к Ферндину, сломя голову побежал на конюшню с приказом выводить лошадь, а желтокожий слуга незаметно исчез в одном из многочисленных переходов дворца.

Когда Ферндин подъехал к Ристалищу, рыцари, желавшие принять участие в турнире, уже собрались. Зрители, окружившие поляну, начали было злорадно перешептываться, что герцогский любимец в последний момент струсил и испугался за свою жизнь, но, увидев его у крайней палатки, испуганно притихли.

Затрубили трубы, возвещая прибытие герцога и герцогини. Солнце, приближаясь к зениту, весело играло в трепещущих на ветру вымпелах, сверкало на золотом шитье нарядов. Вскоре скамьи, покрытые дорогими коврами и бархатными подушечками для дам, заняли люди из герцогской свиты и почетные гости.

Народ встретил появление герцога и герцогини приветственными криками, в воздух полетели шапки, а трубы оглушительно взвыли. Опустившись в кресло, герцог медленно поднял руку — это был знак к началу Большого Турнира.

Радостная музыка труб сменилась мелодичным перезвоном гонгов, раздавшимся из деревянного храма. На Ристалище вышли служители Митры во главе с Верховным Жрецом. В это время в широкие ворота, открывшиеся на другом конце ограды, медленно выехали рыцари. Их было тридцать; ожидая благословения, бойцы выстроились напротив жрецов в бело-золотых одеяниях.

Рядом с Верховным Жрецом стоял с большой серебряной чашей в руках сам Неподкупный Гордион. Он каждый год вытаскивал из этой чаши золотые пластины и выкрикивал на все Ристалище волю Пресветлого Митры. Птицы, и без того встревоженные ревом труб и звоном гонгов, в испуге улетали из рощи, заслышав его могучий голос.

Гордион был такой же неотъемлемой частью Большого Турнира, как сам великий герцог и даже как Верховный Жрец. Этот тощий человек, с круглыми навыкате глазами, отличался способностью перекричать гомон возбужденной толпы и рев труб. И сейчас народ, притихнув, ждал любимого развлечения: Гордион достал из чаши свиток с правилами Митры. По этим правилам из года в год, из поколения в поколение проводились турниры на Священном Ристалище.

Рыцари, стоя напротив, замерли, изредка, краем глаза, посматривая на возможных противников. Зрители, перешептываясь, разглядывали грозную шеренгу. Самое большое внимание приковывали к себе два бойца, стоящие по краям: Ферндин в роскошных, вызывающе раззолоченных доспехах на горячем молодом жеребце редкой для этих мест серой масти и могучий воин на тяжелом вороном коне, в черненых доспехах — его впервые увидели на Ристалище этим утром. Никто не знал, кто он и откуда прибыл, но для многих рыцарей появление незнакомца ознаменовало крушение всех надежд на победу.

Солнце достигло зенита, многоголосый звон гонгов проплыл над широкой поляной, Верховный Жрец поднял и опустил жезл с золотым диском, а Гордион, важно выступив вперед, провозгласил:

— Пресветлый Митра. Изобильный Бог, Податель и Хранитель Жизни, повелевает начать угодное ему состязание достойных мужей, чтобы один из них, храбрейший и искуснейший в бою, избранный самим Богом, получил свою награду!

— Муж сей, одержавший победу, получает титул и становится знатным рыцарем, если в бой он вступил простолюдином.

— Благородный же рыцарь получает награду, умножающую его богатства, и жалуется титулом, добавляющим славы к его собственному.

— Победитель верно служит герцогу славного Бергхейма, ибо такова воля Митры, даровавшего ему победу.

— Рыцари, пожелавшие принять участие в Турнире, объявляют народу свое имя и звание и получают золотой медальон с изображением Знака Митры.

— Такие же медальоны кладутся в серебряную чашу для жеребьевки.

— Рыцари по жребию Митры делятся на пары и бьются до полной победы.

— Победившие вновь делятся на пары и сражаются между собой до победы.

— Рыцари сражаются боевым оружием: мечами, булавами, кинжалами, и никто не вправе прервать поединок.

— Победитель, если его соперник не может более сопротивляться, вправе сохранить ему жизнь.

— Рыцарь может признать себя побежденным, тогда поединок прекращается.

— Двое рыцарей, победившие всех остальных, сходятся на решающий бой завтра в полдень.

— Всякий, добивающийся победы бесчестным путем, несет на себе проклятие Митры.

— Никто не скажет, что не слышал правил Турнира!

— Да будет с нами благословение Светлого Бога! — И с этими словами Гордион, отдав свиток одному из жрецов, отступил в сторону.

Стоя со своей чашей позади Верховного Жреца, он хорошо видел всех бойцов, но глаза его настороженно оглядывали толпу, в безуспешной попытке разыскать кого-то. Наконец бегающие глазки глашатая натолкнулись на маленького, вертлявого старикашку, и Гордион облегченно вздохнул. А старик-нищий, то и дело мелькал за спинами воинов, что-то бормоча и размахивая руками. Никто не пытался прогнать его от палаток, а торговцы наперебой предлагали полоумному еду. В Мэноре, как, собственно, и во всей Немедии, к сумасшедшим относились с особым почтением: считалось, что они стоят к богам ближе, чем простые смертные, и даже могут предсказывать будущее. Сердить убогого было так же опасно, как дразнить демона, — ведь проклятие его могло навлечь беду на любой дом, на всякого, кто пожалеет для старика кусок хлеба.

И вот сейчас юркий нищий, скалясь и гримасничая, вертелся позади могучего рыцаря, стоявшего с правого края шеренги. Гордион перевел взгляд с него на Ферндина, и они обменялись едва заметными кивками.

Жрец постоял несколько мгновений в глубоком раздумье, а потом протянул жезл в сторону незнакомого воина на вороном жеребце, давая знак приблизиться. Почти не прикасаясь к поводьям, воин направил коня к группе жрецов, спешился и склонил голову в приветствии.

— Как тебя зовут и откуда ты родом? — спросил Верховный Жрец.

— Конан из Киммерии, — ответил черноволосый гигант, сверкнув холодными голубыми глазами.

— Поклянись, следуя Правилам Митры, вести честный бой!

— Клянусь! — Северянин, как учил его накануне мастер Кларс, опустился на одно колено, вынул из ножен меч и опустил клинок острием на песок.

Верховный Жрец протянул руку, и служки поднесли ему широкую чашу с водой Источника Митры. Брызги ароматной воды заблестели на лице и волосах киммерийца, окропили меч и доспехи, смочили гриву коня.

Один из служителей, негромко напевая песнопение Митры, подошел к Верховному Жрецу с другим сосудом, отдаленно похожим на узкогорлый кувшин. Опустив туда руку, жрец достал круглую золотую пластинку на витом шелковом шнурке.

— Митра дарует тебе Знак Птицы! Наклони голову, киммериец! — И он надел на шею Конану звякнувший медальон. Тут же другой служитель опустил в сосуд Неподкупного Гордиона такую же золотую пластинку.

— Конан, родом из Киммерии! Знак Птицы! — оглушительно возвестил Гордион, выступив вперед. Конан вскочил на коня и занял свое место в шеренге воинов.

На середину ристалища уже выезжал следующий рыцарь.