"Кристиан Комбаз. Властелин Урании " - читать интересную книгу автора

именно потому, что не сумел остановить кровотечение у этой своей больной,
стало быть, не простил мне, что она умерла.
Считается, что людская память не сохраняет впечатления первоначальных
лет жизни. Что до меня, я бы и сегодня мог пересчитать все до единого
деревья, росшие между селением и фермой Фюрбома, каменные домики с
соломенными кровлями, перекладины лесенки, ведущей на мельницу, я помню
каждую кожаную заплатку на мельничных крыльях, число деревянных ступеней,
что вели к пристани, все пруды, каналы, округлые каменистые холмы, все
выемки прибрежных утесов и то, какую бороздку оставлял в пыли след любой
самой плохонькой тележки, проехавшей по острову.
Благодаря столь цепкой памяти я по части ума стал единственным в своем
роде - если возможно, почти столь же неповторимой диковиной, какой являлся в
смысле наружности. Память росла во мне куда быстрее, нежели все прочее.
Детвора забавлялась, глядя, как я маюсь со своим братцем-нетопырем, таская
его в сумке под рубахой - эта тяжесть выкручивала мне хребет. Из-за нее мой
рост так и остался много ниже среднего. Меня принимали за карлика, но
дураком никто не считал. Пастор прихода Святого Ибба, тот самый Якоб Лоллике
с его ухмылкой, перекошенной из-за жировика, выросшего на щеке, с синими
глазами, такими же, как у меня, цвета морской волны, а не прозрачной водицы,
как у большинства датчан, он на меня, такого урода, смотрел как на дитя
славы Господней; к тому же рождение мое пришлось на дни, когда половина
жителей Земли созерцала комету: Лоллике, который мнил себя пророком,
утверждал, что мне предначертана особая миссия.
Теперь-то я понимаю, в чем она состояла. Ты, возможно, тоже узнаешь об
этом прежде, чем окончится мой рассказ. Но в те времена в поступках пастора,
обучавшего меня латыни и защищавшего от деревенских, грозя, что, если мне
причинят зло, он пожалуется Властелину, я видел не более чем простую
снисходительность.
Меж тем протекло восемь лет, а Сеньор словно и думать забыл о моем
существовании. На богослужения в приходе Святого Ибба я не ходил, если когда
и случалось увидеть его свиту, так только издали, не разглядеть, нелады со
зрением начались у меня уже тогда. Женщины Гвэна, считавшие меня плодом
адских чар, при моем приближении осеняли себя крестом. Мужчины меня
ненавидели, ведь я кормился из рук этого аристократа, ради которого король
обрек их на изнурительные работы, посредством специального указа лишив права
покидать остров. Я появился на свет в том самом году, когда вся жизнь этих
поселян оказалась испорчена из-за непомерных амбиций их господина. Если я и
не был прямой причиной их несчастий, то, надобно засвидетельствовать, мое
бесполезное присутствие на земле являло собой следствие причуды Сеньора. Оно
служило наглядным доказательством его власти, тяготевшей над этими людьми.
Чтобы еще более упрочить ее, он, едва прибыв сюда, заставил их
построить красное здание с овальными куполами, увенчанными шпилями и
колокольнями. Белобрысые архитекторы, большей частью голландцы, невозмутимо
чванные, в кюлотах, пестрых, словно у сокольничьих, в отороченных куньим
мехом перчатках, со страусиными перьями на черных шапочках, расхаживали по
деревне, покачивая рыжими плюмажами, рассылали слуг вымерять дистанции и
верхом носились по острову из конца в конец, выверяя карту островка. По
вечерам архитекторы грелись у костра перед фасадом своего пустующего
строения. А когда спускалась ночь, они, в окружении челяди и псов, хохоча,
бродили по дорогам и тропкам, прогуливая вывезенных из столицы служаночек.