Глава пятая У КОШКИ СЕМЬ ЖИЗНЕЙ

За ночь небо затянуло серыми застиранными облаками. Словно полоумная старуха вывесила, помулив в лохани, свое такое же безумное от ветхости заговаривающееся тряпье. Сквозь дыру в подоле колышущейся на унылом несвежем ветру старухиной юбки, мутилось солнце — желтушное, слоящееся и рыхлое, как старухин ноготь.

Мартышка лежала, тяжело дыша боками, в кухне на полу под столом, завешенным до щиколок льяной скатертью — на него кухарка составляла перемытые тарелки и супницы. Скатерть закрывала Мартышку — кухарка любила пошпынять кошку, впадая в особенную активность, заслышав голос приближающейся к кухне барыни. Тогда она принималась нарочито громко возмущаться кошкиным присутствием и до сих пор нераскрытой кражей пирога с ливером с месяц назад. Впрочем, приняв под вечер стопочку наливки, кухарка брала Мартышку на колени и чесала ей за ушками под бесконечно повторяемое и невесть что означающее «Ишь ты!.. Ишь ты!..».

В кухне было душно, но упоительно пахло с ночи кипевшем в котле говяжьим рубцом — кухарка задумала угостить им Гурьянова…

Мимо прошел барин, походя заглянул в кухню и, изломав бровь и вывернув нижнюю губу, с отвращением спросил:

— Матрена, что за отраву затеяла? Вонь развела?

Кухарка выхватила заткнутую за юбку тряпку и принялась кадить ею в воздухе, как бы разгоняя смутивший хозяина аромат.

Александр Сергеевич, впрочем, поинтересовался гастрономической затеей Матрены походя, и, не дожидаясь доклада, пошел к дверям на улицу.

Мартышка, которой всегда с трудом давалось расщеление входной двери, шмыгнула, пользуясь оказией, следом, и проскочила у хозяина между ног.

Из дверей же каретника показался Гурьянов. Завидев хозяина, он развернулся было, чтоб вновь скрыться в его спасительной глубине, но уж был замечен Александром Сергеевичем.

— Гурьянов! Поди-ка сюда!

Никифор, наклонив и изогнув голову вбок, как слушатель, уставший от речей собеседника, без охоты подошел поближе.

— А, монстр! Ты чего, подлец, вчера в дровеннике делал? — сходу закипая потребовал барин.

По его тону Гурьянов смекнул, что алиби не сыщет.

— Дык!.. — начал он, глубоко сопя.

— Ты ебись, да меру знай!

— Какая ж в этом деле мера, барин? — встрепенулся Гурьянов. — Где ретивое разыграло, там, значит, и… Изладишь, значит, — подняв голову к мутному небу и обведя взглядом, как если бы над головой хозяина висела радуга, недоуменно разъяснил Никифор.

Барин смягчился. И, оглядев как впервые Никифора, очевидно оценивая его сексуальные задатки, предрек:

— Мужик-то Матренин ребра тебе еще не наломал?

— На отходе он. В Псковской губернии что-ли избу летнюю тамошнему барину рубит.

Хлопнула весело входная дверь, и на двор выбежал с радостной предвкушающей мордашкой Саша. Завидев папеньку с Гурьяновым, он обрадованно побежал к ним.

— Ты куда так рано, сынок?

— Маменька нас в цирк везет! Там собачки ученые и свинья говорящая! Только маменька с Машкой, я уж наперед знаю, красоваться будут часа два, духами прыскаться, так я без них выбежал.

— А, цирк! Верно-верно, а я и запамятовал. Свинья, значит, говорящая? — глянув в рожу Гурьянову, со значением произнес барин.

— Папенька, так пусть Никифор теперича скажет, что за похотник такой в дровеннике был? — неожиданно вспомнил давешнюю загадку Саша.

Сделав зверские глаза, Александр Сергеевич порекомендовал вежливо:

— Давай, Казанова, разъясняй.

— Дык, это, барич Ляксандр Ляксандрыч, кочедычок этакий. Пахать как примешься, так похотник наточить надо, — с перепугу понес околесицу Гурьянов.

— А-а, понятно, — сразу потеряв интерес к таинственной вещице, протянул Саша. И вприскочку побежал к подворотне.

— На тебе, монстр, копейку, — отблагодарил Александр Сергеевич находчивость Гурьянова. — Ретивое, говоришь?… Он хмыкнул и ухмыльнулся, явно что-то припомнив.

— Благодарствуйте, барин!

Александр Сергеевич развернулся и вышел из подворотни на улицу, подмигнув на пути Саше.

Двор опустел, и Мартышка величественно пересекла его, оглядывая прищуренными глазами, не изменилось ли чего за ночь. Ничего не изменилось, только солома возле сарая была маленько разворохнута. Подозревая первый ночной выход на той неделе народившихся мышат — Мартышка слышала их писк в гнезде, но не смогла добраться до него, она вошла бочком в сарай и улеглась в бледное, но теплое пятно света, падавшее из проема под крышей. Изумительно пахло мышами и теплой пылью. Обстановку умиротворения довершало приятное жужжание деликатесных мух. Мартышка смежила глаза и погрузилась в дрему.

Распахнуть глаза Мартышку заставил новый запах, обволокший ее струей, и движение, которое почувствовала она подушечками лап. В двух прыжках от нее стоял молоденький кот с крупной мордой и худыми боками. Мартышка припомнила визитера — однажды он уже заходил на их двор. От кота исходили болезненный жар и молодой страстный запах. Мартышка, прикинувшись незаинтересованной, вновь легла на бок и заколотила размеренно хвостом по земляному полу. Кот, учуяв однако мартышкино расположение, обнюхал ее усами и сел рядом. Мартышка деланно равнодушно принялась охорашиваться: оттянув лапу, стала вылизывать под хвостом. Кот заинтересовался и понюхал, щекотно и горячо дыша, влажную от зализывания шерсть. Мартышка почувствовала, как, будто бы и против ее воли, начала втягиваться и расслабляться щепоть под хвостом. Она присела и, расставив задние лапы, потерлась о землю. Кот, тяжело дыша, надвинулся над ее спиной и принялся покусывать за шею. Мартышка отметила, что язык у гостя такой сухой, что дерет шерсть, а дыхание чересчур уж жаркое. Кот был болен. Но они катались, пронизительно мяукая от сжимавшего брюхо желания, стегали игриво друг друга лапами и облизывали мордочки. Нос кота так же был сухим. Он вдруг, когда Мартышка еще намерена была вновь предаваться страсти, замер и лег, вытянув обессилевшие лапы. Мартышка удивилась, но устроилась рядом и задремала. Проснулась она через несколько часов — пятно света было уже далеко в углу. Кот лежал на том же месте, тяжело дыша животом. Мартышка осторожно обследовала его усами и вышмыгнула во двор. Принюхалась к тому месту, где остов сарая вкопан был в землю, пытаясь отыскать лазейку в мышиное гнездо. Но не сумела. Значит нужно было попасть назад в дом — утащить еды больному своему другу.

Она довольно долго терпеливо сидела под дверями и дождалась наконец, что в подворотню вошел господин, отвратительно пахнувший на Мартышку кедром и апельсином, и дернул за колокольчик. Матрена, отворившая двери, впустила и кошку, сопроводив, правда, ее вторжение беззлобной руганью.

— Дома? — спросил господин.

— Вернулись! В кабинете сидят, — следуя позади гостя, докладывалась Матрена. И принялась за подробности, учуяв возможность поддержать светскую беседу. — Понесла ему этта чаю, что ж говорю, барин, в потьме пишете, сели б к окну. Не твое, говорит, дело! Ставь да уходи. И рта говорит меньше раззевай. Припугнул еще: прибью, коль еще отвлечешь акфинским форумом. Шумлю, мол.

Гость, посмеиваясь, посочувствовал:

— Форумом, говоришь, афинским барина из себя вывела?

И уже войдя в эскорте Матрены в кабинет, вместо приветствия сообщил громко:

— Довела, Александр Сергеевич, демократия в отдельно взятой квартире? Матрена вопросы на повестку дня ставит?

— А-а, здорово, Павел Воинович! Не говори, распустилось бабье. Выпороть что ли всех подряд?

Матрена, отвесив губу, глядела на господ, довольная, что стала эпицентром беседы.

— Чего стоишь? — обратил внимание барин. — Неси угощенье! Чего там у тебя есть?

— Яблоки только с печи достала, с ванилью. Сливок мигом взобью наверхушку.

— Какие яблоки! Сытное неси!

— Пироги теплые еще. Не ходилые, а так, сочнями. С фаршем, с клубникой, с сыром.

— Вот! Неси скорее! Да кофею свари.

— Да златой лимон к нему! — потребовал гость.

Мартышка, заслышав про сочни с фаршем, схоронилась за диванчик, рассчитывая стянуть один.

— Где семейство? — поинтересовался Павел Воинович, озадаченный тишиной.

— В цирк все поехали. А после, думаю, в кондитерскую зайдут. Это надолго! Пока моя женка все эклеры да шоколады перепробует.

— Что, кстати, жена? Теща?

— Ебал я и жену и тещу! — с выстраданным чувством ответствовал барин.

Гость радостно расхохотался.

— А каково ты был наивен холостяком, помнишь ли? «Одного хочу — счастья!» Вот оно счастье брака!

— Вычитал я прелестный обычай амазонских аборигенов, раскрывающей куда как лучше всю суть семейной жизни, — вспомнил, посмеиваясь, Александр Сергеевич. — В области Амазонии водится оосбый род муравьев, так называемые огненные муравьи. Укусы этих зверюг вызывают ужаснейшую боль. Так вот, эти маленькие злобные агрессоры служат у индейцев для особенного испытания готовности к браку. Вообрази, жениху обвязывают руку мешком с огненными муравьями и если он выдержит муку, то объявляется способным к браку. То бишь теща и жена ему уж не страшны. Каково?

— Надобно внедрить всенепременно! — похохатывая, согласился приятель.

— А в цирке, видишь, собака ученая, — задумчиво вернулся к описанию развлечений своего семейства Александр Сергеевич. — Не желаешь поглядеть?

— Кабы бабу ученую, сходил бы, пожалуй, подивился на этакое чудо, — пошутил гость.

— Э, брат, это бы сразу в кунсткамеру надо, в банку. Во первых, чтоб для потомков сохранить такой зигзаг природы. А во-вторых так-то от нее, от бабы ученой, вреда меньше будет.

Гость рассмеялся. И, бросив беглый взгляд на раскрытую дверь, полушепотом спросил:

— Кстати, от Лизетты тебе вреда не случилось?

— Бог миловал! А что такое? — заинтересовался барин, слегка встревожась, что выразилось в театральном прикладывании рук к сердцу и животу, и предвкушая уж содержание ответа.

— Да Петр Андреевич слег после визита к этой афродите общедоступной.

Оба принялись смеяться.

— Третьего дня сделал к нему визит, выразить так сказать, сочувствие. Так каковы перемены в воззрениях! Вот что значит жареный петух в лысое темя клюнул!

Матрена внесла блюдо с сочнями, принялась звенеть пирожными тарелками, вилками. Расставила кофейные чашки, напоминающие крошечные амфоры. Венец творения — печеные яблоки с брусникой и ванилью под шапками так и просившихся на язычок сливок торжественно были внесены через минуту в сопровождении блестящих крошечных ложечек и ножичков. Напоследок поплыл отвратительный запах кофе, перекрывший Мартышке упоительный аромат мясного фарша в сочнях.

Мартышка пошевелила хвостом и взглянула шпионски на беседующих.

Не дожидаясь ухода Матрены, они продолжали обсуждать переворот в сознании неведомого Петра Андреевича.

— Что это, с жаром сокрушался мне наш ловелас, за укоренившееся в современном обществе легкомысленное отношение к публичным учреждениям! Дошло до того падение нравов, что молодежь посещает блядей в один черед с книжными лавками! И так-то весело, беззаботно делятся впечатлениями, как будто в оперу сходили…

— И где, говоришь, подцепил заразу? — встрепенувшись, живо испросил хозяин.

— У Софьи Астафьевны, вообрази!

— А, черт! Да мы на субботу ночь там прогуляли!

— Поздравляю! Ну ставь свечку аршинную, чтоб пронесло! Петр Андреич теперь жене сочиняет насчет болезненного катара желудка, который не позволяет исполнять супружеский долг, а сам ездит каждый день к доктору Михельсону за примочками.

— Я у Астафьевны выступил совершенным мессией. Мало-мало не наставил на путь истинный магдалину одну. Вообрази, вызвал Анету, ну, рыжую, вспомни!

— А! Конопатенькую!

— И принялся с самым серьезным видом расспрашивать ее о детстве, отрочестве. Выспросил всю прежнюю невинную жизнь. Астафьевна, купившись, метала глазами громы м молнии, чуяла, что вот-вот ее девица раскается и покинет обитель любви. Принялся усовещевать так-то Анету, уговорил было бросить блестящую компанию и жить честным трудом. Запустил уж руку в портмоне, делая вид, что дам на выход рубликов пятьдесят. И тут эгоистка Астафьевна сломала всю блестящую перспективу новой девичьей жизни. Зачем, говорит, вы барин Александр Сергеевич, сбиваете мою девочку с пути истинного! Вообрази? Как все в голове бабьей вверх ногами поставлено? А что, кстати, Петр Андреевич, бесповоротно умер для нашей компании?

— Похоже. Думаю единственно Дунькой своей будет удовлетворяться.

— Так он разве не натешился уж ею?

— Амуры в самам апогее! Снял для нее квартиру поблизости от присутствия.

— Хитер! — замотал головой Александр Сергеевич. — Правду говоря, Дунька его рублевая, так-то уж паршива! Нечиста, неопрятна. А уж глупа! В нее, согласись, брат, и жаль и гадко что-нибудь нашего всунуть!..

— На вкус и цвет товарища нет, — философски ответствовал гость. И с интимной улыбкой полушопотом поинтересовался:

— А как золовки?

Александр Сергеевич расширил и тут же со значением прикрыл глаза.

— Гость пришел в восторг:

— Неужто?! Что, обе?!

Барин притворно вздохнул.

— Alexandrine особливо хороша! — мечтательно произнес он. — Некрасива, но мила. И уж как загорается от одного лишь взгляда, как норовит прикоснуться рукой под столом, а то — ножкой. Не устоял, виноват. Ну да оне не меньше меня хотели.

— Цветок!.. — восхищенный рассказом товарища мечтательно произнес гость.

— Я, впрочем, больше люблю цветок ядовитый. Евпраксию, скажем.

— Что, муж-то ее каков обалдуй? Рогат отменно! — заговорщически произнес Павел Воинович.

Хозяин притворно вздохнул.

— А что, все ли жены таковы? Может верность хранят те, кому не предоставился удобный случай? Или совсем уж уродливые?

Александр Сергеевич нахмурился.

— Целомудрие жены зависит от мужа. От дурака гулять будет, верно. Так ты не будь дураком. Или женись на юном создании и воспитай сообразно своим представлениям.

— А ты допускаешь мысль?… — гость осекся.

— Моя? — понял его барин. — Не-ет! Хотя, как увижу порой ее танцующей с каким-нибудь кобель-гардом, щенком, так все закипает внутри! Что как она мысленно мне изменяет?

— Успокойся, друг! С мыслями дамскими ничего не поделать. Это и дьяволу не подсилу.

Друзья расхохотались и налили по второй чашке кофию.

— Ты, я вижу, работал? — кивнул визитер на письменный стол.

— Так, на продажу. Теперь не поэзия, а вшивый рынок! Скоро дамы начнут рифмоплетничать, а за ними и дуньки рублевые.

В горнице, прочистив предварительно горло кашлем, пробили часы.

Гость засобирался и Александр Сергеевич, пошел его проводить.

Мартышка крадучись вышла из-под дивана, присела перед столом, пошевелила задом, примеряясь к высоте, и мягко вспрыгнула, чуть стянув бархатную скатерть. Сочни нестерпимо просились в желудок. Но Мартышка не стала есть сама, а, сцапав надкусанный пирожок со стороны начинки, спрыгнула легко на пол и потрусила было неслышно в сторону горницы. Но оттуда раздалось шлепанье Матрены. Мартышка метнулась к окну и, в два прыжка оказавшись на раме, выпрыгнула в фортку.

Она обежала дом по улице, по пластунски подлезла под ворота и схоронилась за бревном, которое Гурьянов приготовил срубить новый засов.

Из дверей вышли гость и барин, и стали прощаться.

Стоически сжимая волнующе вкусный сочень в зубах, Мартышка дождалась пока двор опустеет и перебежала вдоль стены, поросшей пучками травы, в сарай. Юркнув внутрь, она не почувствовала запаха кота. Вернее не было того жара и страстного веяния, а из угла, в котором она оставила друга, пахло смертью. Еще не веря, она подошла поближе, деликатно положила сочень перед мордочкой кота и тихонько ощупала ее усами. Подушечки Мартышкиных лапок не ощущали никакого движения. Она пошевелила ушами. Тишина. Кот лежал чуть оскалив верхние зубы, к которым стекала из ноздри подсохшая уже пенистая дорожка. На остекленевшем глазу кота деловито топталась потерявшая от нежданной добычи бдительность муха. Мартышка молниеносно схлопнула ее лапами и проглотила. Потом вновь подхватила зубами сочень и, отодвинувшись от мертвого, выела начинку.

конец 1 части