"Сидони-Габриель Колетт. Кошка" - читать интересную книгу автора

человек, услужливый и расторопный вестник в черном, пиковый валет, которому
вечно не терпится...
- Не терпится чего?
- Поговорить, разумеется! Ведь ему известно, что случится в ближайшие
сутки, даже двое. А если положить по две лишние карты справа и слева, он
подскажет события ближайшей недели...
Она частила скороговоркой, соскабливая острым кончиком ногтя присохшие
в углах рта натеки губной помады. Ален внимал ей без скуки и без
снисхождения. Они были знакомы уже много лет и он знал, чего она стоит по
меркам современных девушек. Знал, что она слишком быстро и слишком хорошо
водит машину, замечая при этом решительно все; что с ее ярких губ всегда
готово слететь крепкое словцо, предназначенное какому-нибудь водителю такси;
что она лжет не краснея, как лгут одни дети и подростки; что может обмануть
родителей, чтобы потанцевать с ним после ужина "в каком-нибудь кабачке", где
они пили, правда, один апельсиновый сок, потому что Ален не любил спиртное.
Еще до помолвки она дала ему вкусить не раз - как при дневном свете,
так и в темноте - свои предусмотрительно вытертые сочные губы, свои вполне
заурядные груди, неизменно заключенные в двойную оболочку из кружевного
тюля, и свои дивные ноги, облитые безупречными, тайно приобретаемыми
чулками, "как от Мистенгетта. Осторожнее с чулками, Ален!" Самое красивое,
что у нее было, - это чулки и ноги...
"Она хороша, - рассуждал Ален, - оттого, что в ней нет ни одной
некрасивой черты; оттого, что волосы ее - ровного черного цвета, что блеск
ее глаз прекрасно сочетается с ее чистыми, всегда вымытыми и напомаженными
волосами цвета клавиш новенького пианино". Но он знал также, что она
способна на резкость и непостоянна, как горная река.
Она продолжала разговор о родстере:
- Нет-нет, папа! Чтобы Ален сел за руль, когда поедем через Швейцарию?
Исключено! Он слишком рассеян да, в сущности, не очень-то любит водить. Уж я
его знаю!
"Она меня знает - повторил Ален про себя. - Верно, ей так кажется. Да я
сам столько раз твердил ей: "Уж я тебя, детка, знаю!" Саха тоже знает ее.
Кстати, куда это Саха запропастилась?"
Он поискал кошку глазами, с усилием оторвался от кресла - сначала одно,
потом другое плечо, затем спина и, наконец, седалище - и расслабленно сошел
с пятиступенного крыльца.
Обширный сад в окружении других садов дышал в ночи густыми запахами
возделанной, обильно удобренной, непрестанно побуждаемой к плодородию земли.
Дом мало изменился за время, минувшее с рождения Алена. "Дом
единственного сына", - любила повторять Камилла, не скрывавшая своего
презрения к сотовой кровле, к вставленным в скат шиферной крыши окнам
верхнего этажа, как, впрочем, и к скромным лепным украшениям по сторонам
стеклянных дверей первого этажа. Казалось, сад, как и Камилла, презирает
дом. Высоченные вязы, с которых сыпались почернелые сучочки - так бывает
всегда, когда деревья этой породы достигают почтенного возраста - прятали
его от взоров и соседа, и прохожего. Поодаль, на продающемся участке, как и
во дворе лицея, можно было еще видеть растущие попарно старые вязы, которыми
были обсажены четыре подъездные аллеи существовавшего здесь некогда
поместья, - последние остатки парка, пожираемого современным Нейи.[3]
- Ты где, Ален?