"Сидони-Габриель Колетт. Дом Клодины ("Клодина" #6)" - читать интересную книгу автора

Мама яростно складывает красивые, с годами и от работы на свежем
воздухе увядшие руки на затянутой в корсет груди. Сквозь пряди ее седеющих
волос проступает краска, она просто захлебывается от возмущения, у нее
начинает трястись подбородок; смешно смотреть, как она, дама в летах,
совершенно серьезно обороняется от шестидесятилетнего ревнивца. Ему тоже не
до смеха, теперь он обвиняет ее в том, что она "приударяет за мужчинами". Я
пока посмеиваюсь над этими их ссорами, мне ведь только пятнадцать и еще
невдомек, что за гневным движением бровей старика неистовство любви, а за
поблекшими щеками женщины - девичий румянец.

МАЛЫШКА

Остро пахнет примятой травой - густая, некошеная, она полегла в разных
направлениях: детские игры прошлись по газону не хуже крупного града.
Маленькие разъяренные каблучки протоптали на нем аллеи, отбросили на грядки
гравий; с насоса свешиваются прыгалки; газон усеян игрушечными тарелками,
похожими на большие маргаритки; долгое занудное мяуканье предвещает конец
дня, пробуждение котов, приближение ужина.
Только что разошлись подружки Малышки. Презрев ворота, перемахнули
через садовую ограду, огласив пустынную Виноградную улицу своими криками
одержимых, воплями и детскими ругательствами; и чего тут только не было: и
вульгарное передергивание плечами, и широко расставленные ноги, и руки в
боки, и жабьи ужимки, и скошенные к переносице глаза, и высунутые,
перепачканные в чернилах языки. Малышка - можно также Киска - с забора
вылила на них при их отступлении целый ушат остававшегося у нее хохота,
грубых насмешек и как могла обозвала их на местном наречии. Ответом ей были
их хриплые голоса, раскрасневшиеся скулы и блестящие глаза, словно их
опоили. Они уходили измочаленные и как будто униженные этой целиком отданной
играм второй половиной дня. Ни праздность, ни скука не облагородили
затянувшееся и разрушительно действующее удовольствие, от которого Малышку
тошнит и от которого она подурнела.
Воскресные дни порой мечтательны и пусты; белые башмаки, накрахмаленное
платьице удерживают от безумств. Но уж четверг - день сволочного
бездействия, вынужденного простоя, черного фартука и подбитых гвоздями
ботинок - позволяет все. Часов пять девочки вкушали от дозволенных
четверговых льгот. Одна изображала больную, другая продавала кофе третьей,
барышнице, уступившей ей затем корову: "Тридцать пистолей, Боже правый! Чтоб
мне провалиться на месте!" Жанна позаимствовала у папаши Грюэля его душу
торговца требухой и скорняка, специализирующегося на кроличьих шкурках.
Ивонна исполняла роль его дочери: худосочного создания, истерзанного и
беспутного. Соседи Грюэлей, Сир и его спутница жизни, воплотились в образах
Габриэль и Сандрины, и все эти пять часов из полудюжины детских глоток
изливалась площадная брань. Жуткие сплетни о мошенничестве и любовных шашнях
срывались с детских уст цвета вишневой мякоти, на которых еще не обсох мед
полдника... Из чьего-то кармана на свет были извлечены карты, и тут поднялся
такой гвалт! По крайней мере три девчушки из шести уже были обучены
плутовать, замусоливать указательный палец, как принято в кабаке,
выкладывать на стол козыри: "А мы тебя вот так! А потом вот так! И целуй
бутылку в зад.[4] Ты не записала очки!"
Словечки, мимика - все, что можно было подхватить на улице, пошло в