"Сидони-Габриель Колетт. Дом Клодины ("Клодина" #6)" - читать интересную книгу автора

крышкой и, в чем была, вышла на улицу: в порыжевшей за три лета садовой
широкополой шляпе с небольшим донышком и коричневой рюшевой завязкой под
подбородком, в садовом переднике с дыркой на кармане от секатора. В другом
кармане лежит бумажный пакетик с сухими семенами посевной чернушки, которые
в ритм ее шагам издают звук, похожий на шум дождя, или хруст трущейся
шелковой ткани. Заботясь вместо нее о ее внешнем виде, я кричу ей вслед:
- Мама! Сними передник!
Не останавливаясь, она оборачивает ко мне лицо, обрамленное гладко
зачесанными на прямой пробор волосами: когда она чем-то расстроена, то
выглядит на свои пятьдесят пять, когда весела - на тридцать.
- Вот еще! Я ведь всего лишь на Утесную улицу собралась.
- Оставь мать в покое, - ворчит себе в бороду отец. - Куда она, в самом
деле?
- К Леоноре, за едой для ужина.
- А ты с ней не пойдешь?
- Нет. Сегодня что-то не хочется.
В иные дни мясная лавка Леоноры с ее ножами, топориком, раздутыми и
розовыми, как сочный лист бегонии, бычьими легкими, покачивающимися на
сквозняке и оттого переливающимися всеми цветами радуги, нравится мне не
меньше кондитерской. Леонора отрезает ленту прозрачного соленого сала и
протягивает ее мне кончиками холодных пальцев. В саду за мясной лавкой Мари
Трикоте, хотя мы с ней и родились в один день, все еще забавляется тем, что
протыкает шпилькой свиной или телячий мочевой пузырь, а затем давит его
ногой, "чтобы брызнуло". Жуткий звук кожи, сдираемой с живой плоти,
округлость почек - коричневых плодов на непорочно чистой подкладке из
розоватого почечного жира - все это вызывает во мне сложное чувство
отвращения, к которому я стремлюсь и которое одновременно скрываю. А вот
нежный жирок, образующийся в раздвоенном копытце, когда огонь обжигает
конечности мертвого животного, я слизываю как самое полезное из лакомств...
Неважно. Сегодня меня не тянет сопровождать маму.
Отец не настаивает, легко выпрямляется на своей единственной ноге,
берется за трость и костыль и поднимается в библиотеку. Перед этим тщательно
сложенная газета "Тан" прячется им под подушку кресла "бержер", а "Натюр" в
лазурной обложке исчезает в глубинах его длинного халата. Его глаза,
по-казачьи посверкивая из-под бровей, напоминающих серую пеньку, рыщут по
столам в поисках любого печатного корма, который вместе с ним неминуемо
отправится в библиотеку и никогда уже не увидит свет... Но наученные опытом,
мы ничего ему не оставляем.
- Ты не видела "Меркюр де Франс"?
- Нет, папа.
- А "Ревю бланш"?
- Нет, папа.
Он гипнотизирует своих детей.
- Хотелось бы мне знать, кто в этом доме... - начинает он и дальше
изливает на нас свои туманные и безличные догадки, пересыпая их желчными
указательными прилагательными. Его дом стал этим домом, где царит этот
беспорядок, где эти дети "низкого происхождения", поощряемые этой женщиной,
исповедуют пренебрежение к печатному слову...
- А вообще-то где она, эта женщина?
- Но, папа, она же у Леоноры.