"Сидони-Габриель Колетт. Рождение дня" - читать интересную книгу автора

"Наконец-то!" От малейшей озабоченности её малюсенькое, стянутое в кулачок,
бесплотное личико с каёмкой голубого дождя вокруг чистого золота глаз сразу
вдруг стареет и кажется более бледным. У неё есть и превосходные любовники,
и стыдливость, и отвращение к навязчивым контактам. Она больше не будет
появляться в моём рассказе. Скажу лишь, что она состоит ещё из молчания,
верности, душевных порывов, из лазурной тени на голубой бумаге, которая
впитывает в себя всё, что я пишу, из безмолвного хода смоченных серебром
лапок...
Потом, после неё, далеко позади неё, в моей иерархии следует кот, её
великолепный супруг, весь погружённый в сон от собственной красоты, от
своего могущества и застенчивый, как все силачи. За ними идут те, кто
летает, ползает, скрежещет: живущий в винограднике ёж, бесчисленные ящерицы,
которых кусают ужи, ночная жаба, которая, когда её подберёшь на ладонь и
поднимешь к фонарю, роняет в траву два хрустальных крика, спрятавшийся под
водорослью краб, голубая тригла с крыльями стрижа, взлетающая с волны...
Если же она падает на песок, лишённая чувств и вся покрытая мелкими
камешками, я её подбираю, погружаю в воду и плыву рядом, поддерживая ей
голову... Однако теперь я уже больше не люблю писать портреты и истории
животных. Зияющая пропасть между ними и человеком по-прежнему велика, и
заполнить её не под силу даже столетиям. Я кончу тем, что и своих
собственных животных тоже стану прятать ото всех, за исключением нескольких
друзей, которых они выберут сами. Я покажу котов Филиппу Вертело, кошачью
мощь - Вьялю, который влюблён в кошку и который вместе с Альфредом Савуаром
утверждает, что я могу вызвать появление кота в таком месте, где котов не
бывает... Нельзя одновременно любить и животных, и людей. День ото дня я
становлюсь всё более подозрительной для себе подобных. Однако если бы они
были подобными мне, то я у них подозрения бы не вызывала...
"Когда я захожу в комнату, где ты одна со своими животными, - говорил
мой второй муж, - у меня появляется такое ощущение, что я веду себя
бестактно.
В один прекрасный день ты удалишься в джунгли..." Не желая размышлять о
том, какая за подобным пророчеством могла прятаться лукавая - или же
нетерпеливая - подсказка, не переставая ласкать взором предлагаемую им
любезную картину моего будущего, я останавливаюсь на этом, чтобы припомнить
глубокую, логичную подозрительность слишком очеловеченного человека. Я
останавливаюсь на нём как на приговоре, написанном пальцем человека на лбу,
на котором, если отвести в сторону покрывающую его листву волос,
человеческое обоняние, возможно, различает запах берлоги, заячьей крови,
беличьего живота, молока суки... Человек, остающийся рядом с человеком,
имеет основания отпрянуть от существа, выбирающего зверя и улыбающегося от
сознания своей страшной невинности. "Твоя чудовищная простота... Твоя полная
мрака кротость..." Сколько справедливых слов. С человеческой точки зрения
чудовищность начинается как раз со сговора с животным. Разве не называл
Марсель Швоб "чудовищами-садистами" старых, иссохших заклинателей с сидящими
на них птицами, которых можно было видеть в Тюильри? К тому же если бы был
только сговор... А то ведь есть ещё и предпочтение. Об этом я умолчу. Я
останавливаюсь также на пороге арен и зверинцев. Дело в том, что коль скоро
я не вижу ничего предосудительного в том, чтобы вкладывать в руки публики в
напечатанном виде искажённые куски моей внутренней жизни, то, значит, от
меня могут потребовать ещё и того, чтобы я в тот же мешок уложила плотно