"Сидони-Габриель Колетт. Рождение дня" - читать интересную книгу автора

и их картины.
Среди бумагомарателей, у которых только и свободы что писать, он
позволяет себе роскошь читать, делать эскизы мебели и даже судить нас.
Обращаясь к Карко, он заявляет, что тому бы следовало публиковать только
стихи, а Сегонзаку - что он мистик. Большой "Деде" без улыбки вежливо
отвечает: "Валер! Сукин ты сын, голова у ваус не так плохо устроена, как
заудница!" А Карко призывает меня в свидетели: "Колетт, если бы такое мне
сказал профессионал, я бы его назвал олухом. Но что я должен отвечать
обойщику? Господин меблировальщик, ты преувеличиваешь!"
Помимо сказанного я почти ничего не знаю о моём маслочерпии. Впрочем, а
что я знаю о других моих друзьях? Искать дружбу, предлагать её - это в
первую очередь значит кричать: "Приют! приют!" Всё остальное в нас наверняка
менее привлекательно, чем этот крик, что, однако, никто не торопится
доказывать.

Я уверена, что присутствие людей в больших количествах утомляет
растения. Садоводческая выставка изнемогает и умирает почти каждый вечер,
перенасытившись поклонениями; когда мои друзья ушли, сад мне показался
усталым. Возможно, цветы реагируют на звуки голосов. А они у меня столь же
непривычны к приёмам, как и я сама.
После ухода гостей кошки выползают из своих убежищ, зевают,
потягиваются, как если бы их вытащили из дорожной корзины, обнюхивают следы
чужаков. Сонный кот стекает с шелковицы подобно лиане. Его восхитительная
подруга выставляет на вновь ей возвращённой террасе свой живот, где в облаке
голубоватой шерсти торчит всего один розовый сосок, потому что в этом сезоне
она кормила только одного котёнка. Уход посетителей ничего не меняет в
повадках брабантской суки, которая за мной наблюдает, наблюдает не
переставая, которая никогда не переставала за мной наблюдать и только со
смертью перестанет одаривать меня вниманием всех отпущенных ей мгновений.
Одна только смерть может положить конец драме её жизни: жить со мной или без
меня. Она основательно стареет, она тоже...
Вокруг этих трёх власть имущих представителей животного царства
зверушки второй ступени занимают места, определяемые скорее зоологическими,
нежели человеческими законами: плоские кошки с близлежащих ферм, собаки моей
сторожихи в белом маскарадном наряде после принятия пылевой ванны...
"Летом, - говорит Вьяль, - здесь все собаки ходят напудренные".
Моя "компания" разошлась, когда ласточки уже принялись пить, припадая к
мойке, и ловить подёнок. Разогретый лучами солнца, которое сейчас садится
поздно, послеполуденный воздух утратил свой свежий вкус, и наступила сильная
жара. Однако солнцу трудно меня обмануть: я клонюсь к закату вместе с самим
днём. И к концу каждого дня кошка, оплетая "восьмёркой" мои лодыжки,
приглашает меня праздновать приближение ночи. Эта кошка в моей жизни третья,
если считать только тех, которые отличались незаурядным характером,
выделяясь среди всех остальных котов и кошек.
Устану ли я когда-нибудь восхищаться животными? Вот эта кошка просто
исключительна как незаменимый друг, как безупречный возлюбленный. Откуда
только берётся та любовь, которую я встречаю с её стороны? Она сама
научилась соразмерять свой шаг с моим, так что соединяющая теперь нас друг с
другом невидимая связь как бы подсказывает мысль об ошейнике и поводке. У
неё было то и другое, и носила она их с таким видом, как если бы вздыхала: