"Сидони-Габриель Колетт. Странница" - читать интересную книгу автора

краской, запах которой вызывает в памяти морской прибой, паровозы,
отъезды, - прелесть книги не отвлечёт меня от себя самой...
Так вот, значит, я такая, как есть, без грима! Одна, одна, и, наверное,
на всю жизнь. Уже одна! Рановато. Я уже перешагнула через рубеж тридцати
лет, но не почувствовала себя при этом несчастной. Ведь лицо, на которое я
сейчас смотрю, - моё лицо - ни для кого не представляло бы никакого
интереса, не будь живости выражения, напряжённости взгляда и той несмелой
улыбки, что вот-вот готова осветить его, той улыбки, которую Маринетти
называет gaiezza volpina... Бесхитростная лисичка, тебя и курица одолеет!
Лисичка безо всяких желаний, которая помнит лишь капкан и клетку... Весёлая
лисичка, да, но только потому, что в уголках рта притаилась неосознанная
улыбка... Лисичка, уставшая от танца, но неспособная сопротивляться звукам
музыки.
А ведь я и в самом деле похожа на лисичку. Но ведь красивая, тоненькая
лисица - это же не уродливо, верно? Правда, Браг говорит, что я бываю похожа
на крысу, когда вдруг выпячиваю губы и прищуриваюсь, чтобы лучше видеть...
Но я не обижаюсь.
До чего же я не люблю себя, когда мой рот, как сейчас, искажён гримасой
отчаяния, плечи вяло опущены и всё моё унылое тело стало каким-то
кособоким - отдыхая, я перенесла центр тяжести на одну ногу!.. Волосы мои
развились и висят, словно ветви плакучей ивы, - их надо будет долго
разглаживать щёткой, прежде чем они снова заблестят, как бобровая шкурка.
Под глазами нестёртые тени синей подводки, сомнительные следы облупившегося
красного лака на ногтях... Наверное, придётся мокнуть в ванне не меньше
сорока-пятидесяти минут, прежде чем приведу себя в порядок... Уже час
ночи... Чего это я, собственно говоря, жду? Очевидно, нужен удар хлыста,
резкий, чувствительный удар, чтобы сдвинуть с места заупрямившуюся
скотину... Но мне не от кого его ждать. Потому что... Да потому что я здесь
совсем одна! И в продолговатом кадре зеркальной рамы прекрасно видно, что я
уже привыкла жить одна.
Ради любого пришедшего сюда человека, будь он хоть кто - посыльный из
магазина или моя горничная Бландина, - я бы тотчас подняла свою бессильно
упавшую голову, подтянулась, выпрямив своё скривившееся тело, я бы соединила
опущенные руки... Но этой ночью я так безнадёжно одна...

Одна! Похоже, что я жалуюсь! - Раз ты живёшь одна, - сказал мне как-то
Браг, - значит, тебе это нравится, ты сама этого хочешь, ведь так?
Конечно, "мне это нравится", я ведь сама этого "хочу". Но вот только...
бывают дни, когда одиночество в мои годы - хмельное вино, которое пьянит
свободой, в другие дни оно - горькая тонизирующая настойка, но, увы, бывают
и такие дни, когда оно - яд, от которого бьёшься головой об стену.
Но сегодня мне хотелось бы ничего не выбирать, а лишь сомневаться и не
знать в точности, отчего я вздрагиваю, скользнув в ледяные простыни - от
страха или от наслаждения.
Одна... и уже давно. Потому что у меня появилась эта привычка говорить
сама с собой, с огнём в печи, со своим отражением в зеркале... Это мания,
которая бывает у отшельников и заключённых. Но ведь я свободна... и если
веду внутренние диалоги, то это из склонности к писательству, к тому, чтобы
точно формулировать свои мысли и находить им ритмы.
На меня смотрит из глубины зеркала, из таинственной камеры отражений,