"Сергей Коколов. :не гасите света. памяти Ильи Тюрина." - читать интересную книгу автора

друга, мы связаны невидимыми духовными нитями, как связаны
мать и дитя, душа и тело, слово и мысль.
Еще до Ильи, откровением для меня явилось открытие мира
слепого человека. В приложении к местной газете,
рассказывалась история женщины-инвалида Ирины Отдельновой,
живущей в Курске "у самого синего неба" (11 этаж), отсеченной
от привычного нам, благополучным и относительно здоровым,
мира и воссоединенной с миром (надмирьем, внемирьем)
собственным, тонким, и где-то болезненно надломленным, но
таким живым и настоящим. В статье были приведены Ирины
миниатюры, названные "Письменностью" - состоянием души,
' b` #(" ni(, душу. От Ириной "письменности" (чудо?
данность?) шел свет. "Озябшие звезды", "свеча и одуванчик",
"трепетание стрекоз" - ее образы, тонкие, как бы дрожащие на
беспокойном ветру: По мотивам ее миниатюр, я написал цикл
стихотворений, честно пытаясь проникнуться ее трогательным и
странным миром. Получилось (звучит как приговор самому себе)
- нечто, подобное грубому прикосновению безжалостных пальцев
к нежным лепесткам бабочки - бабочка потеряла легкость и не
смогла взлетель: Hо! Бабочка не умерла. Ирина душа отыскала
уголок в моей, а значит - случилось проникновение:
Илья Тюрин ворвался в мою жизнь (именно ворвался) со
страниц того же приложения. Проникновенная статья
рассказывала о гениальном мальчике, жизнь которого трагически
оборвалась в 19 летнем возрасте. Впрочем, до статьи я
добрался гораздо позже. "Вначале было слово" - поэтическое
слово Ильи Тюрина. С его "Письма" начался мой путь в его мир,
в его проникновенность. Я заболел его стихами. Заболевшая
душа подобна набухающей по весне почке. Процесс ее роста
стремителен, болезненен и: неотвратим.
Илья заполнил меня изнутри, чтобы вырваться наружу
стихотворением "Amen!" и сотней оттенков в картинах других,
написанных, кажется (!), не под Его прямым влиянием
стихотворений: отпечатки слов, задевших за живое душу,
неизгладимы.
:Стихотворение "Amen" появилось на страницах местной
газеты. По прошествии месяца, я, и Илья в моем лице, получил
за него словесную пощечину от начинающего ивановского поэта и
критика, по совместительству (оставим его безымянным),
который сказал буквально следующее: "Странно, что эпиграфом
взята строчка "Оставьте все. Оставьте день - для глаз. Его
конец - для губ, сказавших "Amen"5. Hа вопрос "почему?",
молодой критик ответил, что соседство слов "конец" и "для
губ" вызывает вполне определенные эротические (sic!)
ассоциации.
В кромешной тьме, свет особенно ярок. Hимб Ильи засиял
для меня с новой силой. Однако, я понял, что Илье увы, не
суждено быть принятым и понятым всеми поголовно и безусловно,
потому что его поэзия требует болезненной работы души.
"Hельзя сказать, что он пишет для всех, но подобное