"Павел Ефимович Кодочигов. Так и было " - читать интересную книгу автора

одновременно донесся тонкий, ни на что не похожий звук. Это еще что такое?
Мальчишка поднял голову и увидел, как зажимая рты руками, чтобы не дать волю
голосу, от машины пятились женщины. У него остро резануло в животе, что-то
оторвалось там и большими жесткими комками стало подступать к горлу. Гришка
согнулся пополам, открыл рот, но его не вырвало. Спазмы же продолжались, и
он тоже стал отходить от машины, потом побежал, свернул за угол, там снова
пытался освободиться от комков в горле, и опять не получилось.
После этого наступил какой-то непонятный провал. Гришка стал себя
сознавать, лишь оказавшись у немецкой комендатуры, где, как всегда,
безмолвно стояла большая очередь. Сюда приходили в надежде получить деньги
за отобранный скот, с передачами для арестованных, находились и такие, кто
осмеливался просить об освобождении родственников. Стояли, отрешенные от
всего мира, иногда по нескольку часов.
На склады Гришка не пошел. На обратном пути снова набрел на то место,
где была черная машина. На крючьях висели четверо. На груди каждого желтела
фанерка с надписью: "Саботажник".
Как шел дальше, не помнил. Пришел домой тихий и с пустыми руками,
спросил у матери, не знает ли она, что такое "саботаж".
- Погоди-ка, наших, помню, судили за этот самый саботаж, а как его
понимать? Зачем спрашиваешь-то о нем?
Он показал глазами на сестренок, и мать прогнала младших на улицу:
- Что уши развесили? Идите погуляйте, нечего целый день дома сидеть.
Гришка рассказал ей обо всем, что видел и пережил в Старой Руссе. Мать
слушала его стоя, ни разу не перебила и все время разглаживала зачем-то
ладонями лицо, будто у нее болели зубы. Заговорила не сразу:
- С какой стороны ни подступись, ироды какие-то, а не люди, прости
меня, господи, - неожиданно обняла сына, прижала к себе, что давно не
делала, и спросила, заглядывая в глаза: - Натерпелся страху-то?
На-тер-пел-ся! Не ходи больше в город - им все равно, кого жизни лишать,
хоть старого, хоть малого. Людей на крючья вздергивать! Дьяволу такого не
придумать!
- Им до всего все равно, - согласился он. - В Воскресенском соборе вон
конюшню устроили.
- О, господи! В церкви?
- Сам видел.
Мать забегала по водогрейке:
- Да что же это такое? Что творится на белом свете! И господь бог
мирится с этим? Допускает? - зачерпнула ковшиком воды, но отпить забыла. С
ковшом в руке опустилась на нары, задумалась, не зная, что делать и за что
взяться. В ее глазах застыла непривычная растерянность.
У Гришки вертелся на языке еще один вопрос, и он задал его:
- Мама, а как же наши так могут?
Оторванная от своих дум, мать сердито вздернула голову:
- Какие наши? Что могут? Толком слова не скажешь!
- Да те, которые немцам помогают. Полицаи, старосты. Городского
фотографа Быкова помнишь? Он бурмистром, нет, бургомистром стал. Карточки
партийных немцам показывает, а те их расстреливают. Может, он и фотографом
работал, чтобы эти карточки иметь, может, и сегодня людей из-за него
казнили?
- Не знаю, Гриша, неграмотная я, но по мне лучше самую лютую смерть