"Валентин Костылев. Жрецы (Роман, Человек и боги - 2) [И]" - читать интересную книгу автора

форпостов, расположенных вдоль Волги, в смятении доносили о разбойниках
астраханскому губернатору. Они писали, что "вольница в воровской шайке
сего кутейника не уменьшается, а постоянно прибывает". На днях одного
казака, губернаторского гонца, захватили ватажники в плен и привели к
Софрону. Губернатор писал атаману Качалинской станицы на Дону, в
окрестностях которой по оврагам и куреням хоронилось войско Софрона, "об
искоренении воровских шаек и о учинении разъездов".
Торговые люди, для которых Качалинская пристань - "золотое дно",
подняли вой на весь Дон и Поволжье: разбойники-де мешают волочить с Волги
товары на Качалинскую пристань, данью громадной обволакивают купцов, а не
то грабят, сманивают-де бурлаков в свои шайки... И эти шесть десятков
верст между Волгой и Доном пустуют и для торговли остаются
неприступными... Теперь не раз поминали "покойного батюшку Петра Первого",
задумавшего прорыть канал между Волгой и Доном.
Купцы, отказав ватаге Софрона в дальнейшей выплате дани, не жалея
денег, пустились на подкуп бурлаков и голытьбы, и немало развелось среди
бурлаков предательства. Стали доносить на разбойников. Атаман Качалинской
станицы Сазонов, станичный писарь Попов и некоторые из казаков и казачек
раньше вино пили вместе с ватажниками, получали от них подарки и даже сами
водили людей на грабления, а теперь сторонятся, глядят косо, и трудно
понять, что у них на уме. Ясно: готовятся к встрече московских
полковников. Вот почему и осмелели купцы. По этой же причине приходится
теперь и ночевать в степи. Каждый день того и жди - губернаторские сыщики
с войском нагрянут.
Может ли ватага с ними бороться?
Сила начальства велика. Кто бодрствует, тот и царствует. Все в руках
бояр. Губернатор знает что делает. И не зря он приказ дал своим воеводам:
"Не гонись за простым вором, а лови атамана!" Понятно, что будет делать
эта разноязычная толпа без него? Чует беду и их сердце. Ватажники
кланяются в ноги ему, своему атаману, называя "батюшкой", моля слезно
увести их отсюда на новые места: не о крови страдают они, а о покое, о
вольной и сытной жизни.
Раздумывать уж тут нечего. Купцов теперь не сломишь. Другой дороги не
предвидится. Нанявшись под видом бурлаков и работных людей на
строгановские расшивы, можно с спокойным сердцем плыть вверх по Волге,
никто не тронет.
При мысли о том, что он, покинувший столько лет назад Нижний, снова
увидит его, снова будет жить в окрестных горах и лесах его, услышит
благовест памятного ему Макарьевского монастыря, слезы выступили на глазах
у атамана. Ведь там прошла его тяжкая молодость, там была разбита и навеки
схоронена его первая любовь. Он снял свою казацкую барашковую шапку и
усердно помолился о покойной своей невесте, девице Елизавете, обманутой
Питиримом и замученной в церковных нижегородских застенках.
Степь тихо о чем-то шептала. О чем? "Э-эх, степь, велика ты лежишь,
да гулять не велишь". Страшно подумать, - при всем своем величии в полной
полицейской власти она, и, будучи верной подругой гулящих людей, теперь
способна во всякую минуту предать их. А Волга?! Она спасала, поила и
кормила в прошлые времена, утешала его в печалях, согревала верою в
будущее! "Неужели и ты изменишь?!"
Софрон опустился на бугор, вдохнул в себя свежий прибрежный воздух,