"Всеволод Анисимович Кочетов. На невских равнинах " - читать интересную книгу автора

вывел ее "вечным" пером неторопливо, ровно и твердо. И с того момента все
его прежние планы и замыслы как-то сами собой отошли, отвалились назад. Так
случается, когда пройдешь длинный-длинный путь по примелькавшимся дорогам,
поднимешься в конце его на гору и, не оглядываясь, смотришь только вперед,
на панораму новых гор и долин, на неясную в дымке линию горизонта, не ведая,
что скрывается за нею, но в то же время зная, что путь назад непоправимо
закрыт.
Дома, разговаривая в последние дни с Зиной, Кручинин ловил себя на том,
что слушает рассеянно, совсем не вникая в ее тревоги. Зина говорила, что
спрячет его костюмы и пальто в сундук, Но это не имело для него уже никакого
значения, он вяло отвечал: "Хорошо, правильно". Приходили товарищи,
беседовали только о самом важном, очень коротко. В городе нарастала
непривычная торопливость. Из окна было видно, как люди спешили из магазинов
с пакетами, очевидно запасались на дорогу. На какую? Куда? За домом, на
пустыре, устанавливали аэростат заграждения; его оболочка отливала золотом в
лучах вечернего солнца. Ночью, если бы это не было время белых ленинградских
ночей, город уходил бы, наверное, в непроницаемый мрак: все фонари были
выключены.
Андрей Кручинин получил вскоре военную форму, опоясался новенькими
тугими ремнями, на бедро давила тяжесть пистолета в скрипучей ярко-желтой
кобуре. В какой-то день он ушел из дому в казарму и больше уже не
возвращался. Зина не плакала. В эти дни слез было не так уж и много. Люди
понимали: решается судьба страны, судьба каждого из них, - и разве слезы
помогут?..
Небо на западе озарилось серией ярких вспышек, как бывает в городах от
трамвайных дуг. Но за этими тревожными вспышками следовал тяжелый,
прерывистый гул.
- Бомбят, - сказал кто-то почти шепотом.
Разговоры в теплушке умолкли. Только лязгали буфера да скрипели доски
вагонной обшивки. [8]
В ту ночь не спал и командир дивизии ополченцев полковник Лукомцев. На
втором этаже в одном из старых кирпичных домов Кингисеппа, в большой комнате
какого-то районного учреждения - не то райзо, не то райфо - он и его старый
друг генерал-майор Астанин сидели над раскинутыми на столе картами. Тикали
ходики, у которых вместо гири было подцеплено к цепочке увесистое
пресс-папье; в стеклах стандартных шкафов из светлого дерева отражались лучи
двухсотсвечовой лампочки под потолком, в шкафах громоздились стопы папок с
делами учреждения, только минувшим днем отдавшего свои комнаты военным из
Ленинграда.
Астанин в числе нескольких других опытных командиров о наивозможной
срочностью организовывал оборону на этом участке фронта.
- Справа, - говорил он, отчеркивая на карте, - у тебя будет Бородин.
Дивизия у него отличная, кадровая. Сейчас они на марше. Слева на рубеж
выходит пехотное училище. Курсанты.
Они переглянулись. Оба знали, что такое курсанты. Оба в годы
гражданской войны сами были курсантами, сами не раз в дни тогдашней учебы
"выходили" вот так "на рубежи" то в районе Перми, то здесь, под Нарвой, то
под Павловском и Ям-Ижорой, и всюду, где дрались красные курсанты, противник
бывал неизменно бит.
Весь минувший день они проездили по дорогам участка, добрались пешком