"Федор Федорович Кнорре. Шорох сухих листьев" - читать интересную книгу автора

оказалось, что это не так-то легко. Из окошка подувал свежий сыроватый
ветерок, руки мерзли, но двигаться им не хотелось. "Ну, ладно, потерпите
немного, - сказал им Платонов, - соберемся с силами, спрячемся".
Все ярче делается свет в комнате, занавеска, собранная на шнурочке,
заиграла от ветра и пошла легонько взлетать у него перед глазами -
подоконник приходился у самой постели, прямо у него над головой, и бледная
полоска солнечного рассеянного света легла на одеяло, слабо вспыхнула и
побледнела и вдруг стала расширяться и разгораться все ярче, еще раз
замигала и налилась ослепительно-ярким светом так, что одеяло стало похоже
на холмистый луг в солнечный день, поросший удивительно ровной и очень
зеленой травкой шелковистых ворсинок.
Опять проехал автобус, замычала корова, и спокойно прогудели, должно
быть встретясь на реке, два маленьких буксира, в доме запахло дымком, в
сенях хлопнула дверь, и внизу, на берегу, всполошившись, загалдели гуси.
И после своего ночного, едва не состоявшегося путешествия Платонов с
наслаждением вслушивается в эту мирную, будничную музыку.
Одно за другим начинают всплывать в голове разные недоделанные дела,
огорчения, заботы, неприятности, сначала важные, потом и такие пустяковые,
что ему вдруг делается смешно: когда человек после кораблекрушения из
последних сил плывет к далекому берегу, он видит только недосягаемые
волшебные огни, и вот доплыл чудом, отдышался и уже недоволен, ворчит, что
ему плохо выгладили штаны, в которых он тонул!
На кухне давно уже стреляют лучинки - Казимира ставит самовар, звякают
чашки - значит, накрывают на стол, стенные часы, так вызывающе-громко
тикавшие ночью, теперь молча размахивают маятником, за общим фоном шума
проснувшегося Посада их уже не слышно.
Вдруг снаружи кто-то потихоньку притронулся кончиками пальцев к
распахнутой створке окошка и побарабанил ногтями по стеклу. Два - или три?
- голоса зашептались под окном, и чьи-то легкие пальцы опять тихонько
прострекотали по стеклу - ту-ту-ту.
Платонов глубоко вздохнул, набираясь сил, и протянул руку, чтобы
отдернуть занавеску. Рука поднялась, покачнулась и, не достав до края,
упала на одеяло.
Под окном шепотом Вика испуганно проговорила: "Спит!" - и тихонько
зашипела. Рука со второго раза послушалась, откинула краешек занавески и,
высунувшись наружу, легонько помахала, изображая бодрое приветствие, но
было уже поздно: под окном никого не было. Вот до чего распустился. Ребята
к нему приходили, а он не мог даже им знака подать вовремя, что не спит. Он
еще раз поднял руку и стукнул в стекло. Ага, мог ведь, значит! Раскис.
Досадно...
В сенях глухо стукнула обитая войлоком дверь, и он тотчас представил
себе и эту дверь, и сени с полками, где стояла всякая старая чугунная и
глиняная посуда, и бочонок с квашеной капустой, и даже большую черную
ручку, высунувшуюся из прорванного для нее войлока, и белый, стертый
посредине, высокий порог, и доску, которая при входе всегда пружинила,
прогибаясь...
Потом он слышит, как мимо его двери ходят, сперва потихоньку, потом
нарочно топая и покашливая, - значит, тетя Люся с Казимирой дожидаются его
чай пить.
Не дождавшись, они стучатся к нему в дверь, он откликается слабо, и