"Инферно. Последние дни" - читать интересную книгу автора (Вестерфельд Скотт)

8 «Cash Money Crew»[26]

Таймс-сквер гудел.

Даже при ясном дневном свете огни и рекламные щиты приводили в замешательство, разжижая мозги. Над головой на домах тянулись огромные видеоэкраны, посверкивая, словно вода в дождь. По ним скользили объявления, рекламирующие компьютеры и косметику. Бегущей строкой шли новостные выпуски, перемежающиеся биржевыми сводками.

Я чувствовал себя как насекомое в гигантском каньоне ТВ, сбитое с толку, явно не на своем месте.

И без гроша в кармане.

Никогда прежде я не чувствовал себя бедняком, ни разу. Всегда думал, что это идиотизм — глазеть на рекламу машин и в окна магазинов. Однако сейчас, когда я нуждался в деньгах, они виделись мне везде — в серебристых инициалах на тысячедолларовых дамских сумочках, вплетенными, словно золотые пряди, в костюмы и шелковые шарфы, в мерцающих изображениях над головой. Подземка здесь выходит наружу, и я жаждал долларов, незримо присутствующих на магнитных карточках метро, и даже мелочи, дребезжащей в бумажных чашках нищих.

Деньги, деньги повсюду.

Не мог я вернуться к своей дерьмовой гитаре после «Стратокастера». Это гладкое действие, эти мурлыкающие глубины и хрустальные высоты должны принадлежать мне. Конечно, может, это не обязательно должна быть гитара выпуска семьдесят пятого года с золотыми звукоснимателями. В музыкальных магазинах на Сорок восьмой улице я мог бы найти недорогие гитары, с которыми сумел бы жить, но мне нужно наскрести около двух тысяч баксов, прежде чем та безумная женщина вернется.

Проблема в том, что я не представлял себе как.

Я не ленив, но деньги и я несовместимы. Стоит мне найти какую-нибудь работу, и непременно что-нибудь случается. Босс велит мне улыбаться, делая вид, будто я люблю эту работу, в то время как я хочу быть где угодно, только не здесь. Или заставляет меня звонить каждую неделю и справляться, когда я должен явиться, что превращается в дополнительную работу выяснения, когда предположительно я должен быть на работе. И всякий раз, когда я пытаюсь объяснить эти проблемы, мне задают ужасный вопрос: «Если ты так сильно ненавидишь эту работу, почему бы тебе просто не уволиться?» И я говорю:

— В этом есть смысл.

И увольняюсь.

Две тысячи долларов никогда не казались так недостижимы, как здесь, в этом сверкающем рекламном каньоне.

Захлер ждал на углу, где мы договорились встретиться, с семью собаками на буксире.

Он вспотел и тяжело дышал, но его «свита» выглядела довольной — глазела на вывески, обнюхивала проходящих мимо туристов. Для них это были лишь мерцающие огни.

Ни работы, ни денег. Везет же собакам.

— Сколько ты получаешь за это, Захлер?

— Недостаточно, — все еще задыхаясь, ответил он. — Едва не погиб на пути сюда!

— Ну да, конечно. — Один малыш попытался куснуть меня, я опустился на колени и погладил его. — Этот парень выглядит смертельно опасным.

— Дело не в том, Мос. Там был проулок… и в нем кот.

— Уличный кот? А с тобой всего семь псов.

Один из которых был настоящий гигант, вроде коня с длинными гладкими волосами. Я погладил и его, рассмеявшись Захлеру в лицо.

По-прежнему задыхаясь, он свободной рукой указал на одного мелкого пса.

— Это он виноват… со своим писаньем.

— Чего-чего?

— Это было просто… не важно. — Он нахмурился. — Слышишь барабаны? Это она. Пошли.

Я взял у Захлера поводок его монстра, потом еще двоих и потянул всю троицу от тележки с кренделями, испускающими пахнущие солью и свежим хлебом волны жара.

— Думаешь, Перл одобрит эту барабанщицу?

— Уверен. Перл разбирается в талантах, а эта девушка фотличная.

— Но она ведь играет на улице, Захлер? Может, бездомная или что-то в этом роде.

Он фыркнул.

— По сравнению с Перл мы с тобой практически сами бездомные. Ты видел ее жилище?

— Да, я видел ее жилище.

И до сих пор ощущал исходящий из каждого угла запах денег.

— А ведь там еще была и лестница. Значит, есть и другие этажи.

— Конечно, Перл безумно богата. И предполагается, это должно убедить меня, что она согласится иметь дело с бездомной барабанщицей?

— Нам неизвестно, бездомная эта девушка или нет, Мос. Короче, вот что я хочу сказать: раз Перл может иметь дело с тобой и мной, значит, она не сноб.

Я пожал плечами: мне не нравится слово «сноб».

— Тебя все еще задевает то, что она сделала с риффом? — спросил Захлер.

— Нет. Я покончил с этим, как только освоился с идеей, что все шесть лет репетиций спущены в туалет.

— Чувак! Ты все еще переживаешь.

— Нет, говорю же тебе.

— Послушай, я понимаю, это больно, Мос. Но благодаря ей мы станем чем-то гораздо большим!

— Я въехал, Захлер.

Я вздохнул, уводя своих псов от тележки с хот-догами. Конечно, вчерашняя репетиция причинила мне боль — но то же самое испытываешь, если делаешь татуировку, или глядишь на великолепный закат, или играешь, пока пальцы не начнут кровоточить. Иногда просто нужно оставаться на месте и терпеть боль.

Перл задела меня за больное место, но она умеет слушать и смогла услышать сердце большого риффа. И она не делала ничего такого, что не сделал бы я, если бы слушал. Мне понадобилось шесть лет, чтобы вычислить то, на что у нее ушло шесть минут. Эта мысль заставляла меня съеживаться. Это и впечатление, которое она произвела на Захлера. Он только и говорит о том, какая она необыкновенная, как она сделает нас чем-то гораздо большим, как распрекрасно все пойдет дальше. Как будто все эти годы, пока мы играли вдвоем, были потрачены зря.

Захлер втюрился в Перл, это очевидно. Но если бы я высказал эту мысль вслух, он просто испепелил бы меня взглядом. И кстати, о потраченном зря времени: девушки вроде Перл с такой же степенью вероятности могут заинтересоваться парнями вроде нас, с какой собаки Захлера способны утянуть его на Луну.

— Ладно, мне казалось, ты говорил, что она барабанщица.

— Что? — Захлер попытался перекричать грохот. — По-твоему, она не барабанит?

— Ну, у нее есть барабанные палочки. Но я думал, что у барабанщиков должны быть барабаны.

Я покачал головой, стараясь удержать трех своих любопытных собак от того, чтобы юркнуть в толпу восхищенных туристов, завсегдатаев Таймс-сквер, и праздношатающихся копов, окружавших женщину.

— Да, только представь себе, что бы она делала, если бы у нее были барабаны. Вслушайся, какие звуки она извлекает из этих банок из-под краски.

— На самом деле это ведра для краски, Захлер.

— Какая разница?

Я вздохнул. Рисование было одной из моих краткосрочных работ, продлившейся недолго, потому что вам просто указывают, какие цвета использовать, а не предоставляют решать самим.

— Банки из-под краски — это металлические контейнеры, в которых краска продается. Ведра для краски — это пластиковые емкости, в которых краску размешивают. Ни те, ни другие не являются барабанами.

— Ты только вслушайся, Мос! Звук у нее потрясающий.

Мой мозг уже вслушивался, в то время как рот по привычке и от общего раздражения продолжал говорить Захлеру неприятные вещи… и женщина действительно выдавала потрясающий звук. Вокруг нее стояли ведра для краски всех размеров, какие только можно купить, некоторые друг на друге, некоторые дном вверх, некоторые на боку; получилось что-то вроде огромного пластикового ксилофона.

Мне понадобилась минута, чтобы понять, как ведра для краски могут обладать такой мощью. Она расположилась прямо на решетке подземки и, таким образом, имела в своем распоряжении огромное, создающее эхо пространство. Ее темп точно соответствовал по времени накатывающему снизу эху — как будто призрачный барабанщик повторял каждый удар, который она делала. Наклонив голову, я услышал и других призраков: более быстрое эхо от стен вокруг нас и от бетонного навеса над головой.

Это было похоже на невидимый барабанный хор, безо всяких усилий направляемый из единого центра. Ее палочки грациозно колотили по битому белому пластику, бесчисленные длинные черные косички взлетали, глаза были крепко закрыты.

— Она по-настоящему глупая, Захлер, — вынужден был признать я.

— Правда?

— Да. В особенности если бы мы смогли перестроить под этот уголок Таймс-сквер каждое место, где будем играть.

Он испустил рассерженный вздох.

— Что, все эти эхо? Ты никогда не слышал о цифровых устройствах задержки?

Я пожал плечами.

— Это не одно и то же. Так сильно не получится.

— А нам и не требуется так сильно, Мос. Она нам нужна не в качестве солиста-барабанщика; она нам нужна в качестве небольшого, но хорошо вписывающегося в группу элемента. Ты что, ничего вчера не понял?

Я сердито уставился на него. Гнев, который, как казалось, я сумел загнать вглубь, снова вспыхнул во мне.

— Да понял: что ты липнешь к любой цыпочке, которая умеет обращаться с инструментом. Даже если это всего лишь ведра для краски!

Челюсть у него отвисла.

— Чувак! Это совсем не глупо! Ты сам только что сказал, что она потрясающая. И понимаешь, что Перл тоже фотличная. А теперь получается, это я к ним липну?

Я отвернулся. Мысли эхом рикошетили в мозгу, словно череп внезапно опустел и тоже выложен изнутри бетоном. «Стратокастер», который не мой… другие гитары, которые я не могу себе позволить… то, как Перл разрушила большой рифф… и теперь эти ведра для краски… слишком многое навалилось за последние сорок восемь часов, чтобы вот так запросто перестроиться.

Я почти хотел, чтобы мы снова просто остались вдвоем с Захлером. Мы были похожи на команду, отстающую от остальных на сто очков, безо всякой надежды завоевать что-либо, — и потому могли просто играть в свое удовольствие. Однако Перл изменила ситуацию. Все висело в воздухе, а теперь вдруг рухнуло, и сейчас имело значение только то, как это произошло.

Какой-то частью души я ненавидел Перл за это, а Захлера за то, с какой легкостью он подстроился к ней.

— Ладно, — сказал я, в конце концов. — Давай поговорим с ней. Что мы теряем?

Мы дождались, пока она прекратила работу и сложила все ведра в одну большую башню. Мышцы у нее лоснились от пота, и осколки сломанной палочки перекатывались под ветром, дующим снизу, из подземки.

Она посмотрела на нас и наших собак.

— Ты очень хороша, — сказал я.

Она выставила подбородок в сторону ведра, стоящего дном вниз и наполовину заполненного мелкими деньгами, и продолжала укладываться.

— Вообще-то мы интересуемся, не хочешь ли ты поиграть с нами.

Она покачала головой, быстро мигнув несколько раз.

— Этот угол мой. На год.

— Эй, мы не собираемся его у тебя отнимать, — сказал Захлер, размахивая свободной рукой. — Мы говорим о том, чтобы ты играла в нашей группе. Репетиции, запись и все такое. Станешь знаменитой.

Меня аж перекосило. «Станешь знаменитой» — самый неубедительный аргумент в пользу чего угодно.

Она пожала плечами, легким таким движением.

— Сколько?

— Сколько… чего? — переспросил Захлер. Однако я уже понял: речь шла о том, что давило на меня весь день.

— Денег, — ответил я. — Она хочет, чтобы ей платили за игру с нами.

Он вытаращил глаза.

— Ты хочешь денег?

Она сделала шаг вперед, вытащила из кармана удостоверение личности и помахала им перед лицом Захлера.

— Видишь это? Тут сказано, что я зарегистрирована и могу на законном основании играть в подземке. Пришлось попотеть перед комиссией, чтобы получить это. — Она убрала карточку и еле заметно вздрогнула. — Вот только я не спускаюсь туда больше.

Она пнула ногой ведро с деньгами, издавшими резкий металлический звук, похожий на кашель.

— Здесь семьдесят — восемьдесят баксов. С какой стати я буду играть даром?

— Bay! Ну, прости.

Захлер потянул своих псов прочь, бросив на меня такой взгляд, словно она жаждала нашей крови.

Я, однако, не двигался, глядя на ведро с деньгами, точнее, на банкноты, трепещущие наверху. Их там было пять — и наверняка легко могла набраться и сотня. Она имеет полное право запрашивать деньги. Весь мир вертится вокруг денег, только недоумки не понимают этого.

— Ладно, — сказал я. — Семьдесят пять за репетицию.

Захлер замер, снова выпучив глаза.

— А сколько за выступление?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Сто пятьдесят?

— Двести.

Я вздохнул. Слова «не знаю» только что стоили мне пятидесяти баксов. Вот так всегда с деньгами: нужно знать или, по крайней мере, вести себя, будто знаешь.

— Хорошо. Двести.

Я протянул руку, чтобы обменяться с ней рукопожатием, но она просто вручила мне свою визитную карточку.

— Ты сбрендил, Мос? Перл с ума сойдет, когда узнает, что должна платить барабанщице.

— Ей ничего не придется платить, Захлер. Я буду.

— Ага, ну да. И где, интересно, ты возьмешь семьдесят пять баксов?

Я опустил взгляд на собак. Они с глупым видом таращились на водоворот Таймс-сквер — ну, чисто туристы из Джерси. Я попытался представить себе, как разыскиваю клиентов, хожу от двери к двери, типа Захлера, вешаю объявления, разрабатываю расписание. Ни за что.

Мой план был гораздо лучше.

— Не беспокойся об этом. У меня есть идея.

— Да уж конечно, не сомневаюсь. А как насчет «Страт»? Ты не накопишь денег на гитару, если два-три раза в неделю будешь отстегивать по семьдесят пять баков.

— Подумаю об этом, когда объявится ее владелица. Если объявится.

Захлер испустил вздох, не зная, как быть.

Я взглянул на карточку: «Алана Рей, барабанщица ». Никакого адреса, просто номер сотового, но если она в состоянии заработать сотню баксов в день наличными, сомневаюсь, чтобы у нее не было крыши над головой.

Это оказалось так просто — нанять ее, в миллион раз проще, чем я воображал. Никаких разговоров о предпочтениях, о последующей славе или о том, кто всем заправляет. Просто несколько чисел — я ей, она мне.

Деньги сделали все это таким легким.

— Мос, ты сводишь меня с ума. Ты, типа, самый прижимистый парень на свете. У тебя нет собственного усилителя, и за шесть лет ты лишь дважды сменил струны.

Это правда. Я всегда дожидался, пока они начнут ржаветь у меня под пальцами.

— А теперь ты собираешься платить сотни долларов? — продолжал Захлер. — Почему бы не поискать другую барабанщицу? С настоящими барабанами, которой не придется платить.

— И которая так же хороша?

— Может, и нет. Но Перл говорила, что у нее есть несколько на примете.

— Мы не должны, чуть что, бегать к ней. Мы сказали, что сами решим эту проблему. Поэтому платить буду я… И не говори Перл о деньгах, ладно?

Захлер застонал:

— Bay, теперь я въехал. Ты хочешь платить этой девушке, чтобы она была обязана тебе. Хочешь, чтобы это была твоя барабанщица, не Перл. — Он покачал головой. — Жутко тупая логика, Мос. Предполагается, что мы станем группой.

— Перл уже платит за место для репетиций.

— Что для нее тьфу, пустяк! Ты хочешь состязаться в расходах с девушкой, которая живет в многоэтажном доме! С лестницей!

Я перевел взгляд на свои разношенные ботинки.

— Это не состязание, Захлер. Просто бизнес.

— Бизнес? — Он рассмеялся. — Что ты понимаешь в бизнесе?

Я посмотрел ему в лицо, ожидая встретить испепеляющий взгляд, но он был просто сбит с толку. Я и сам не понимал себя, по крайней мере, не полностью, но твердо знал, что должен взять какую-то часть группы под контроль. Если позволить Перл решать все и платить за все, где-то по пути мы с Захлером можем стать парой закадычных друзей, не более того.

— Просто не говори ей о деньгах, идет?

Он удивленно таращился на меня, псы в беспорядке вились вокруг его ног. По-моему, он спрашивал себя, в своем ли я уме, не собираюсь ли загубить все предприятие; я почувствовал, что нахожусь на грани того, чтобы потерять его. Ну и пусть — если он и вправду думал, что я настолько безнадежен. Может, лучше разбежаться сейчас, чем позже.

Но, в конце концов, он еле слышно сказал:

— Ладно. Как хочешь. Я не скажу Перл, что ты платишь. Я даже сам готов внести долю из «собачьих» денег.

Я покачал головой.

— Сам справлюсь.

— Но, знаешь, нужно, наверно, предупредить Перл… еще до следующей репетиции.

Я нахмурился.

— Предупредить о чем?

— Ну, что наша новая барабанщица барабанит на ведрах для краски.