"Планета КИМ" - читать интересную книгу автора (Палей Абрам)

V. Удивительное открытие Семена

Рядом с могилой Веткина вырос новый холмик, и такой же простой лист алюминия запечатлел надпись — имя и обстоятельства смерти Петра. Теперь поселок стал принимать уже вполне земной вид: он обзавелся настоящим кладбищем, как и подобает всякому человеческому поселению. Города живых всегда окружены кольцом мертвецов, и в земле, по которой мы ходим и в которую врываем фундаменты наших домов, раскрошены кости наших предшественников.

Лист — памятник на могиле Веткина пришлось заодно поправить — он был сшиблен одним из камней. Несколько метеоров вдавили глубокие воронки на поверхности могилы. Их сравняли.

Окончив эту работу и установив новый памятник, члены коммуны предались глубокому унынию. Вторая смерть была еще ужаснее первой. Обе они были вызваны необычными условиями жизни здесь. Что еще будет? Какие еще предстоят катастрофы, чем еще грозит эта неведомая страшная планета? И как невыносимо — больно снова потерять товарища — одного из столь немногих!

Нюра перенесла гибель Петра с гораздо большим мужеством и твердостью, чем можно было ожидать. Она ушла с головой в работу. Но в ней произошла заметная перемена. В ее характере обозначился перелом. Она как бы сразу стала старше. Ее обычная веселость, наполнявшая дом взрывами хохота, забавными шутками и шалостями, исчезла. Она ушла в себя, замкнулась. Возможно, что с возрастом в ней рано или поздно произошла бы эта перемена, но пережитое несчастье ускорило ее. Нюра стала сдержанной, движения ее приобрели несвойственную ей дотоле медлительность. Даже внешность ее как-будто изменилась — она как-будто вытянулась, черты лица слегка заострились, на них легла какая-то бледность.

Теперь уже двое из числа прибывших с Земли лежали под скромными, серыми, лишенными дерна могильными холмиками, под бедными алюминиевыми памятниками. А новый член коммуны, маленький Ким, рос, требовал пищи, воздуха и внимания. Его голос креп, мышцы созревали, тело увеличивалось, словно в него переливалась сила тех, кто был схоронен за стенами алюминиевого одинокого дома. Всякое человеческое общество подобно хвойному, вечно зеленеющему дереву. Одни иглы желтеют и опадают, другие в то же время распускаются и заменяют их, и жизнь целого не прекращается ни на мгновение.

Как ни горевали члены маленькой коммуны о погибшем друге, а раз заведенная машина их жизни шла и работала своим чередом. Выбывшего Петра пришлось заменить. Наблюдение за приборами — хронометром, термометром и другими, — которое он вел с такой тщательностью, разделили между остальными мужчинами, так как у женщин коммуны и без того было много обязанностей по хозяйственному обслуживанию товарищей. Астрономические же наблюдения, которые всегда очень интересовали Тер-Степанова, он взял на себя. Он разобрался в чертежах, картах и записях Петра и нашел среди последних ценный дневник наблюдений, который он решил продолжать. Теперь нередко он проводил напролет короткие ночи в круглой зале у телескопа.

Однако ни на один день он не отвлекался также от лабораторных занятий. Зато у него оставалось гораздо меньше времени на исследовательские прогулки по поверхности планеты. Это огорчало его. Время от времени он все же надолго уходил, скрываясь за тесным горизонтом от взоров товарищей, и широчайшими невысокими прыжками мерил утомительно-однообразные равнины. Вместе с Ямпольским ему удалось усовершенствовать резервуар термосного костюма так, что он мог вмещать теперь воздуха уже не на 12, а на 24 часа. Это было достигнуто отчасти увеличением резервуара, так как термосной материи, взятой на случай необходимости починки костюмов, было вдоволь.

Если и прежде человек в костюме казался нелепым чудовищем, то костюм с увеличенным резервуаром производил совершенно невообразимое впечатление — безобразный мешок, свешивавшийся на грудь, до крайности уродовал фигуру облеченного в костюм.

В последнее время Семен полюбил ходить в одиночестве — это было для него лучшим отдыхом. Мозг, освобожденный от непрестанных занятий и забот, оставался почти праздным, в то время как глаза по привычке щупали все окружающее. Поверхность планеты была достаточно освещена, и ничто на ней не ускользало от внимания Семена. В пустоте же, непосредственно над поверхностью, несмотря на чистое солнечное небо, царствовала глубокая темнота — как ночью, так и днем: ведь на планете Ким не было воздуха, которому Земля обязана своим дневным освещением. Все внимание сосредоточивалось в зрении, так как для слуха не было абсолютно никакой пищи — Семен уже давно привык не ждать никаких звуков вне стен дома. Но редко глаз улавливал что-нибудь новое на поверхности планеты: ровная даль, которую и далью-то нельзя назвать, ибо черная стена горизонта опускалась совсем близко; углубления от метеоров; изредка, очень редко, — небольшие ровные возвышения или понижения поверхности, которые можно было бы назвать плоскогориями или долинами только в насмешку, так как их высота или глубина редко превосходили один метр.

Однажды, уйдя от дома на расстояние десяти часов ходьбы и продолжая безостановочно двигаться вперед, он увидел нечто, настолько поразившее его, что принял это за обман зрения: на расстоянии двадцати-тридцати прыжков впереди него подымался легкий светлый дымок, который отчетливо выделялся в темноте. Дымок таял и бесследно рассеивался почти над самой поверхностью почвы. Это было невероятно. Дым? Пар? На планете Ким не может быть ничего подобного. Какой-то нелепый оптический обман!

Однако сердце Семена забилось учащенно и сильно. Вместо двадцати прыжков, он сделал, вероятно, десять — широких и быстрых. Он нагнулся и увидел, что стоит над глубокой и широкой расщелиной в темном грунте. Никакого оптического обмана не было. Из противоположного края расщелины вырывался густой плотный дымок и тут же таял.

Семен легко перепрыгнул расщелину — она имела около пяти метров ширины — и лег навзничь, прижавшись скафандром к самому краю. Он увидел, что дымок выходит из трещины стенки, в расстоянии около четверти метра от поверхности почвы. Он дотянулся рукой до этого места. Костюм страшно стеснял свободу движений. Семен был так взволнован, что почти сделал движение освободиться от костюма. К счастью, он опомнился во-время.

Он стал ковырять пальцами то место, откуда выходил густой пар, совсем светлый, — конечно, это был пар, а не дым. Грунт был тверд. Может-быть, следовало сходить домой за каким-нибудь инструментом. Но Семеном овладело странное упорство. Он ковырял пальцами, рискуя прорвать ткань костюма. Глаз его привык к полумраку трещины. Отверстие в стене, проделанное им, понемногу расширилось. И он увидел…

Да, он явственно увидел: теперь из отверстия вытекала довольно широкая струя совершенно бесцветной, прозрачной жидкости, мгновенно превращаясь в пар, который тут же рассеивался.

Вода!

Итак, на планете Ким есть вода! Это опровергает все существовавшие до сих пор научные теории. Но против очевидности спорить нельзя. Вот она, он видит ее, эту беззвучную чистую струйку, этот удивительный родник. Он видит воду собственными глазами и мог бы осязать ее, набрать ее в рот и почувствовать ее вкус, столь прекрасный по сравнению с лабораторной водой, которой наполнена его термосная фляжка, висящая за поясом.

Но попробовать эту воду непосредственно из источника невозможно. Нельзя раскрыть лицо и рот. Фляжка имеет приспособление, дающее возможность пить из нее, не нарушая целости костюма. Костюм, как маленькая тюрьма, замкнут безвыходно и не дает сообщения с внешним миром. Глазные стекла скафандра — миниатюрные окна этой тюрьмы.

Есть один выход — вылить воду из фляжки, наполнить ее влагой из источника и попробовать ее, чтобы, наконец, убедиться, что это настоящая вода.

А если не настоящая? Тогда придется отправиться в обратный путь без воды. Десять часов. Это тяжело.

Семен колебался не более минуты. Слишком велико было искушение немедленно убедиться в достоверности открытия такой огромной важности. Он быстро отстегнул фляжку, открыл герметическую крышку и без сожаления выплеснул воду наземь. Едва коснувшись почвы, она превратилась в пар, точно такой же, какой выходил из расселины, И этот пар так же моментально рассеялся: в виду отсутствия атмосферы, поверхность планеты днем нагревалась значительно сильнее земной, несмотря на огромное расстояние от Солнца.[19]

Наполнить фляжку оказалось довольно трудно: жидкость, выходя из трещины, тут же испарялась. Семен снова лег наземь. После долгой возни ему удалось приставить фляжку плотно к самой струе и быстро захлопнуть крышку. Кажется, фляжка наполнилась только наполовину. Ну, да ладно.

Он встал. Тело его — и особенно шея — болело от напряженных движений в неприспособленном для них костюме. Он поднес фляжку ко рту и глотнул.

— Ах, нет! Это не вода! Не настоящая вода, во всяком случае! Но что же это такое?

Вкус жидкости был горький и терпкий и что-то напоминал, но что именно — Семен никак не мог припомнить. Чуточку эта горечь похожа на соленую горечь морской воды. Если это вода, в которой растворены минеральные соли, делающие ее негодной для питья, то тут нет никакой беды. В доме можно построить перегонный куб, это не так трудно, и дистиллировать воду. Труднее будет организовать доставку воды в дом с такого большого расстояния. Но и это возможно. Во всяком случае, значение открытия неизмеримо велико. Надо, не мешкая, дать знать о нем товарищам.

Семен вышел из дому более полутора кимовских суток назад. Он отправился ночью (товарищей он, по возможности, старался удерживать от ночных прогулок), шел ночь, день и снова ночь. Теперь была уже середина второго дня.

Семен подумал, что, возвращаясь домой, надо делать на пути какие-нибудь знаки, чтобы отметить дорогу, ведущую к источнику. Тут только он вспомнил, что у него есть перочинный нож, который он всегда брал на всякий случай. Теперь нож пригодится.

Но как он глуп! Зачем же было рвать расщелину пальцами? Так велико было его волнение, когда он увидел воду, что он забыл про этот нож, лежавший во внешнем кармане костюма. А ведь он мог прорвать костюм и погибнуть от удушения и жестокого мороза — космический холод проник бы сквозь разорванную ткань.

Семен отправился в обратный путь — он твердо помнил направление. Раскрыв нож, он после каждых пяти прыжков чертил острым лезвием на плотном грунте широкий крест. Это замедляло его движение.

Через час наступила ночь. Он продолжал путь, наклоняясь и в темноте чертя все те же широкие кресты на своем пути. Они останутся нетронутыми, когда бы он ни вернулся: ничей шаг их не сотрет в этой пустыне, их не занесет пылью, не смоет дождем.

Он шел, ни о чем не думая, занятый лишь отсчитыванием прыжков. Пять прыжков. Остановка. Крест. Пять прыжков. Остановка. Крест.

Блеснуло Солнце, наступил день. Семен шел, не уставая. Ему было легко и радостно: непонятная сила неудержимо несла его вперед. Эту силу ему давало сознание огромной важности открытия. Но он старался не думать, не фантазировать, чтобы не сбиться с направления и со счета прыжков.

Он почувствовал жажду и инстинктивно схватился за фляжку, но тотчас же опустил руку. Он вспомнил, что находящаяся там вода не годится для питья. Кроме того, ее меньше половины фляжки, а ее необходимо подвергнуть дома исследованию, чтобы определить состав.

Он продолжал итти. Когда наступила снова ночь, Семен почувствовал, наконец, сильную усталость. Он лег на землю. Его тело вытянулось. Он смотрел вперед, по тому направлению, по которому шел. Его стало клонить ко сну. Но если он заснет, он может забыть направление. Воспоминание о гибели Веткина рассеяло его сон. Он подумал, что уже давно ушел из дому, и ему может не хватить воздуха, если он задержится.

Он решительно вскочил на ноги и отправился дальше, не забывая наклоняться и ощупью делать отметки лезвием на неподатливой почве. Оно затупилось о твердый грунт, и чертить стало труднее. Итти также было трудно — усталость давила, и жажда усиливалась. Однако он во-время принял свою порцию питательных таблеток и продолжал путь.

Снова взошло Солнце, а Семен, уже измученный жаждой и усталостью, шел, не останавливаясь. Если бы он шел домой с такой скоростью, как уходил от дома, то к этому восходу он уже должен был бы быть дома. Но дом еще не виден, и трудно сказать, когда появится. Судя по смене суток, прошло уже двадцать часов с тех пор, как он ушел. Был и еще способ определения времени: манометр воздушного резервуара. Семен взглянул на стрелку: она показывала, что воздуху осталось на 3 часа. Его пронизала острая тревога: кто может учесть, насколько замедлено его движение остановками и усталостью?

Он напряг все силы. Он шел ровными прыжками, нагибаясь и чертя кресты. Мускулы правой руки болели от нажимания на рукоятку тупого ножа. Ноги плохо повиновались, но страшным напряжением воли он преодолевал усталость.

Еще через час на горизонте показалось темное пятно. Он сделал последний крест. Обрисовались ракета, дом и кладбище. Семен вбежал в дом и в изнеможении опустился на пол в коридоре.