"Планета КИМ" - читать интересную книгу автора (Палей Абрам)

III. Первая могила

В этот день, как и в предыдущие, группа носильщиков отправилась с утра собирать алюминий.

Но какое же «утро» может быть на планете Ким? От первого до последнего мгновения внезапно наступающего и столь же внезапно исчезающего трехчасового дня — все то же бесконечное, утомительное, удручающее однообразие: черное небо, без всяких следов облаков, никогда не омрачающееся неяркое Солнце, ровный дневной свет: ни рассвета, ни сумерок, ни дождя, ни тумана. Ни малейший ветерок никогда не нарушал мертвой неподвижности, царившей на поверхности планеты. Нюра еще в первые дни обратила на это внимание и спросила Тер-Степанова:

— Сенечка! Что у нас за спокойная планета? Вот где на парусах бы ездить нельзя было, хоть бы и была вода. Неужто здесь никогда не бывает ветра?

— Я думал, что ты сообразительнее, Нюрка, — ответил Семен. — Откуда же быть ветру? Что такое ветер?

— Ай, молчи, — знаю! — закричала Нюра, — ветер — это движение воздуха.

— Ну, вот видишь, голова. А если воздуха нет…

— То и нечему двигаться, — закончила Нюра.

Было и еще одно обстоятельство, способствовавшее чувству однообразия, монотонности, неизменно сопутствовавшему жителям планеты Ким: отсутствие ощущения температуры окружающей среды. На Земле человек, не говоря уже о сырости (которой здесь, конечно, не могло быть), может чувствовать прохладу или теплоту, холод или зной. Но здесь, за пределами ракеты, в своих теплонепроницаемых костюмах, они ничего этого не испытывали. В самом же корабле неизменно поддерживалась температура в 18° Ц, регулируемая электрическими печами.

Накануне сломалась одна из двух пар носилок. Носилки приготовили из первых же алюминиевых листов, обработанных составом профессора Сергеева, и, очевидно, первый блин получился комом: вероятно, этот лист не был в каком-нибудь месте покрыт укрепляющим составом.

Неразлучные Соня и Костров отправились с уцелевшими носилками. Веткин же и Лиза, не желая терять время, пока приготовят новые носилки, отправились порознь в разные стороны, чтобы приносить прямо в руках охапки алюминиевых камней.

Веткин шел на восток, и скоро корабль исчез за горизонтом. Михаил остался один под тесным горизонтом. Маленькое косматое Солнце шло по черному небу ему навстречу. Оно только что взошло, но в нем не было и намека на сходство с тем алеющим диском, каким восходит Солнце на Земле. Очень скоро оно уже довольно высоко поднялось над горизонтом.

Конечно, это было утро. Но ни утреннего ветерка, ни той свежей утренней прохлады, которая так пленительна на Земле на восходе даже самого знойного дня. Ни пятнышка зелени, ни полоски воды вдали: только однообразная ровная, темная даль под маленьким горизонтом.

Веткин шел вперед, огромными прыжками, легко отталкиваясь от твердой почвы. Горизонт уходил от него. Солнце шло ему навстречу, близясь к зениту. Он глубоко задумался. Ему страстно захотелось на Землю. Он на минуту закрыл глаза и мучительно-ясно представил себе первую школу плавания в Москве, где он был инструктором. Синее, синее земное небо! Легкие клубы облаков проплывают в нем, порой затуманивая на мгновение такое жаркое, такое большое Солнце. Москва-река, в которую ему так захотелось погрузиться. Смуглые, коричневые, шоколадные тела в трусиках, плавках и купальных костюмах, разбросанные на плоту, на вышке, мелькающие в воде, где смутными, юркими, ускользающими тенями проносятся стайки мелкой рыбы.

Вода! Та самая вода, которая здесь с такой осторожностью приготовляется из бережно хранимых газов — с осторожностью, во избежание взрыва, легко возможного при образовании гремучего газа от соединения кислорода и водорода. Медленная реакция профессора Сергеева, посредством которой эти газы соединялись в воду, гарантировала от взрыва, но все же известные предосторожности приходилось применять. Потом эта вода так скупо хранилась и расходовалась.

А на Земле этой воды неисчерпаемые моря, океаны! Синие, светлые, голубые, всех цветов и оттенков неба — василькового земного неба! — они лежат неизмеримыми просторами под необъятным горизонтом. А сушу пересекают и обвивают реки. Сколько рек на Земле, озер, ручьев, прудов, родников, водопадов! С веселым журчаньем или нежным бульканьем струи бегут и радуют глаз, пресыщенный их обилием. Надвигаются тучи, льют дожди, оседают туманы, плавно сыплется снег, пулеметно стрекочет град. Дворники окатывают улицы из кишек, фонтаны рассыпаются радугой, чудесные краны в домах изливают щедрую струю. Скрипучий, сочащийся влагой, канат подымает тяжелое мокрое ведро из колодца, и на взволнованной поверхности воды мелькает и дробится солнечный диск.

Москва-река, которую он так презирал! В своей школе плавания, обучая начинающих движениям на пробках, он мечтал о просторах Волги, где противоположный берег тонет вдали. Ах, если б здесь эта Москва-река, такая большая, такая щедрая, неисчерпаемая! И если бы напиться ее мутной воды, хлебнуть прямо из реки, где часто плавает по поверхности струистая, радужная масляная пленка нефти! Ощутить этот утраченный, ни с чем не сравнимый вкус земной воды.

Не один Веткин — все тосковали по этому вкусу. Искусственная вода была как-то безвкусна, пресна. Ведь, хотя на Земле вода состоит преимущественно из водорода и кислорода, но на самом деле состав ее значительно более сложен. В ней растворен углекислый газ и (правда — в небольших количествах) довольно разнообразные твердые вещества. Тер-Степанов дополнил способ профессора Сергеева и, приготовляя воду, растворял в ней углекислоту, соли кальция и магния. Но все же в природе вода богаче как органическими, так и неорганическими примесями. Лабораторная вода отличалась неприятным вкусом (вернее — отсутствием вкуса) дистиллированной воды. Она давала необходимые вещества для организма — но это было не то, не то… Если бы глоток земной воды! С грязью, с илом, с песком, с бактериями — настоящей, живой, а не лабораторной воды!

Ну, однако, мечты мечтами, а дело не ждет. Веткин взглянул в небо и увидел, что Солнце уже высоко стоит над головой. Он осмотрел местность. Это была все та же однообразная неярко освещенная равнина, к которой он уже привык. Метеоров было много, и среди них он без труда набрал огромную охапку легчайших тускло-блестящих алюминиевых булыжников. Пора домой.

Только тут он заметил, что, погруженный в мечты и воспоминания, забыл направление, по которому пришел. Вокруг все та же равнина, все направления одинаковы — ничего, что помогло бы их отличить друг от друга. Выйдя из ракеты, он пошел на восток. Но, кажется, увлеченный мыслями, он менял направление в пути. Он не помнит.

Он повернул на запад и пошел ровными, легкими прыжками. Таким шагом, не затрачивая особенных усилий, можно было пройти километров 25 в час. Он шел, не останавливаясь, не уставая, ни о чем почти не думая. Смутная тревога закралась в его душу.

С обычной внезапностью наступила ночь. Веткин привык не встречать никаких препятствий на ровной поверхности планеты. В темноте он продолжал итти, не останавливаясь, не изменяя направления. Метеоры, в изобилии валявшиеся под ногами, могли бы помешать обычной земной ходьбе, но они не препятствовали этим размашистым прыжкам, как не мешают кузнечику разбросанные на его пути песчинки.

Но сколько времени он уже идет? Трудно сказать. Во всяком случае, он не мог уйти так далеко от ракеты. Он взял неправильное направление. Но как определить настоящее?

Он выпустил из рук охапку метеоров, и они беззвучно посыпались вниз. Он помедлил минутку и наугад повернул вправо. Все равно.

Он шел и шел, и ничто не менялось на его пути. Наконец, он почувствовал усталость, ноги онемели. Он опустился на землю. В этот момент блеснуло Солнце, и настал день. Кроме физической, Веткин, починавший впадать в отчаяние, почувствовал сильнейшую нервную усталость. Неожиданно для себя он уснул.

Он проснулся в темноте и не мог определить, сколько времени он проспал. В полном отчаянии, он поднялся и пошел, куда глаза глядят. Но ему трудно было итти, он почувствовал слабость. Сначала он не сообразил, в чем дело. Потом понял.

Он долго уже не принимал питательных таблеток. Желудок, отвыкший от обычной пищи, не давал ощущения голода, но организм, лишенный питания, начинал слабеть.

Он пошел в черной темноте, не зная куда, не зная зачем. Он почувствовал жажду и отхлебнул из походной фляжки. Внезапно страшная мысль мелькнула в его мозгу. Он взглянул на светящийся циферблат манометра, прикрепленного к воздушному резервуару: воздуху оставалось меньше, чем на час.

Он сел на землю в полном отчаянии. Над его головой, в зените, сиял Юпитер. Звезды усыпали небо, Млечный Путь тянулся отчетливо раздваивавшейся полосой.

Сколько времени он просидел — он не мог определить. Вдруг он вскочил и бросился бежать стремительными, огромными прыжками, напрягая последнюю силу мускулов. Так, верно, скачет заяц, настигаемый собаками. Он задыхался от бега. Но, может-быть, от недостатка воздуха? Он остановился. Он сделал глубокий вздох и почувствовал, что воздух уже не наполняет легкие. Почти теряя сознание от ужаса, он стал делать стремительные короткие дыхательные движения. Он почувствовал тошноту. Тёмнокрасный туман, пронизанный зелеными жилками, поплыл перед глазами. Голова горела, шея напрягалась. Он сделал два огромных прыжка, ничего уже не чувствуя, и плавно растянулся на Земле.

Взошло Солнце, свет залил окрестность.

Когда Веткин к вечеру не вернулся, всеми в ракете овладела тревога. Всю ночь не спали. Утром Тер-Степанов отрядил товарищей во все стороны, тщательно проверив исправность воздушных резервуаров. Он строго-настрого наказал всем не терять направления и вернуться до наступления ночи.

Строительные работы были прерваны. К закату Солнца все вернулись. Веткина не нашли, несмотря на то, что, каждый сделал довольно большое расстояние, идя быстро, огромными прыжками.

Следующая ночь прошла в нетерпении и страхе. С утра возобновили поиски. Напрасно. В глубоком отчаянии все собрались в каюте перед закатом.

— Завтра, товарищи, — говорил Тер-Степанов, и его спокойный голос звучал глубокой скорбью, — мы, конечно, будем продолжать поиски. Но мы будем искать только труп Веткина.

Все понимали, что к утру у Веткина уже не останется воздуха.

— Надо сейчас продолжать поиски! — закричала Нюра.

Семен поколебался. Но, в сущности, какая разница? Ведь все дело в том, чтобы итти вперед и не терять направления. Это безразлично — в темноте или при свете — видеть нечего, никаких примет, указывающих путь, нет. Подумав, он согласился с Нюрой. Предложив товарищам не уходить от ракеты дальше, чем на шесть часов (время приходилось определять приблизительно, так как часов ни у кого с собой не было), и еще раз тщательно проверив воздушные резервуары, он сам отправился на север.

Он шел, не останавливаясь, всю ночь и весь день. Несколько раз на ходу он принял питательные таблетки, отхлебывал воду из походной фляжки.

Вновь наступила ночь. Пора было возвращаться. В этот момент Семен споткнулся обо что-то после прыжка и упал. Он не ушибся, так как падение, из-за слабой силы тяжести, было легким. Он нащупал темный длинный предмет, лежащий перед ним, — по форме и размерам это было человеческое тело. Очевидно, это Веткин. Или его труп? Тело не двигалось. Семен инстинктивно хотел заговорить с ним, но ему мешала дыхательная трубка. Притом же звуки здесь не слышны. Он взвалил тело на спину и быстро зашагал обратно. Нести было легко. Он шел безостановочно, так как знал, что воздуха ему хватит до возвращения в ракету в обрез. Он шел обратно целые сутки (шесть часов) и к концу пути почувствовал усталость. Он пришел ночью.

Товарищи все были дома и встретили молчанием Семена с его печальной ношей. Когда они сняли с Веткина костюм, они увидели синее лицо удавленника, с вытаращенными глазами. Попробовали сделать искусственное дыхание, но это ни к чему не привело. О причине смерти красноречиво говорила стрелка манометра, стоявшая на нуле.

Утром, рядом с постройкой, рыли могилу заостренными алюминиевыми листами. Твердый грунт с трудом уступал жесткому алюминию.

В неглубокую продолговатую могилу опустили труп Веткина и закопали его. Получился невысокий холмик. На нем водрузили широкий лист алюминия, вырезав ножом простую надпись:

Семен взглянул на этот холм. Его глаза затуманились под квадратными стеклами скафандра. Он махнул рукой и пошел в ракету. Товарищи печально смотрели ему вслед.