"Николай Климонтович. Последняя газета" - читать интересную книгу автора

что с таким же успехом мог бы назваться хоть Авелем, хоть Тристаном.
Кажется, он был вполне бездарным сочинителем, впрочем, объективности ради
нужно сказать, что в ранние бесцензурные годы он накатал одну за другой
несколько шустрых повестей, своего рода физиологических очерков с описаниями
быта и нравов советской комсомолии (это был знакомый ему не понаслышке
материал, он и в кромешные годы подвизался бойким очеркистом ведущей
комсомольской газеты, причем специализировался не на моральной тематике, а
шнырял все по горячим точкам, как это называется у работников масс-медиа),
впрочем, его прозы я никогда подряд не читал. Знаю только, что эти его
этнографические описания в недолгие времена всяческих разоблачений
принимались на "ура": сцены с комсомольскими богинями в финских банях,
махинации комсомольских кооперативов и тому подобная беллетризованная
журналистика, прослоенная автобиографического, должно быть, свойства
половыми сюжетами. Он нажил себе репутацию разоблачителя-либерала, на чем,
думаю - хоть и неприлично считать чужие деньги,- хорошо заработал: все эти
повестушки были тогда же экранизированы (я, грешный, всегда втайне мечтал о
том же - даже единственная экранизация по тем временам давала сочинителю
немалый шанс отдышаться), по одному или двум его прозаическим опусам шли
пьесы в московских театрах - в его же инсценировках, и Коля Куликов долго
ходил в модных авторах, даже ездил, по слухам, с лекциями в Гарвард, что,
беря во внимание его, как мне мнилось, простоту, весьма забавно: на волне
горбимании его переводили и в Америке слависты-энтузиасты. К тому же он
считался у секретарш Союза писателей первым красавцем, слыл донжуаном,
держался гоголем и был со всеми знаком. Можно сказать, и со мной тоже. Мы
сталкивались с ним несколько раз в редакциях, и столько же раз нас
представляли друг другу, причем Коля неизменно радостно восклицал: "Да мы
знакомы!" - и, как сейчас выяснилось, действительно помнил мое имя.
Он был в ловком пиджаке, сверкающих штиблетах и рубахе-апаш,
открывавшей его мощную красивую шею. Большинство сотрудников, с первого по
третий этаж, в редакцию приходили, соблюдая, так сказать, американский
стиль, в джинсах и свитерах, что, конечно, отражает лишь русское
представление об Америке - попробуйте-ка в официальный тамошний офис
заявиться на работу в таком-то виде, годящемся по тамошним представлениям
лишь для воскресного пикника. Он был спортивно подтянут - не чета мне. Его
бородка была подстрижена до уровня трехдневной щетины, что давало
возможность разглядеть крупные малиновые губы сластолюбца; прическа,
насколько я могу судить, была модной, хоть и делала его - вкупе с серыми,
подернутыми уже едва заметно возрастной рыбьей мутью, простонародно близко
посаженными быстрыми и хитренькими глазами -неуловимо похожим на полковника
ЦРУ из американского боевика - седоватый ежик с подбритыми висками; от него
довольно явственно припахивало дорогим одеколоном - смесь запахов спермы и
арбуза - и, кажется, коньяком. Вальяжность его говорила о довольстве - в
любом смысле этого слова; впрочем, он производил впечатление общей
собранности.
Ну да все это внешнее, пустяки. Главное же, что вызвало у меня
изумление, едва я обнаружил Колю Куликова в Газете сидящим рядом со мною в
отделе культуры, так это его, как говорится, идейная репутация последних
лет, когда иссякли былые победы. Я не слишком разбираюсь в идеологических
оттенках, но Коля в поздние годы реформ, я слышал краем уха, что называется,
полевел, не был, конечно, записным коммунистом, но шился среди публики