"Николай Климонтович. Последняя газета" - читать интересную книгу автора

косящий взгляд, сфокусированный с помощью линз и воспитания на
собеседнике... В процессе разговора, по мере того как я все больше
проникался к нему симпатией (в конце концов ввиду плачевных итогов моего
первоначального ознакомления с содержанием Газеты только на его расположение
и поддержку я и мог надеяться), мне стало казаться вполне естественным, что
у него, столь явственно интеллигентного, узенькие плечи и впалая грудь при
довольно массивной нижней части туловища (я и сам никогда не мог
похвастаться спортивным сложением). Быть может, поэтому в поисках
дополнительного резерва мужественности он был одет во все черное: черные
штаны, черная рубаха, черный пиджак.
Я доверительно поведал ему, что не имею опыта работы в газетах и, по
правде сказать, никогда не намеревался в газетах служить, но зато был
некогда штатным сотрудником одного журнальчика, а потом работал много лет
внутренним рецензентом весьма солидных литературных изданий (именно это
сомнительное ремесло литературного рецензента, устаревшее нынче, как навык
плетения лаптей, и позволяло мне держаться на плаву даже в самые неудачные
мои литературные годы). Он внимал, приветливо улыбаясь из-за очков, но - я
поначалу не обратил на это особого внимания - в разговор не пускался и
ответных реплик, если не считать таковыми ни к чему необязывающие
междометия, не подавал. Впрочем, одну фразу он все-таки произнес. Он
особенно сладко улыбнулся и тихо сказал: "Мы так долго искали человека на
это место". Увы, тогда меня не только не насторожила эта фраза, но скорее я
почувствовал себя глупо польщенным. И тут же доверительно сообщил ему, что,
вообще говоря, соглашаясь на это предложение, попадаю в весьма щекотливую
ситуацию: я не критик, но прозаик и в каком-то смысле перебегаю на другую
сторону баррикад. И что у меня есть много товарищей и коллег, о книгах
которых... Что-то остановило меня в выражении его лица - будто ироническая
ухмылочка скользнула по губам. Коли он не показался бы мне таким милым,
признаюсь, я вовсе не знал бы, как себя вести. Проговорив с минуту и вдруг
спохватившись, что визави мой все больше помалкивает, я почувствовал себя
болтуном, несущим околесицу, не имеющую отношения к делу. Я был смущен. Ведь
за двадцать лет пребывания на вольных хлебах я решительно одичал на своем
диване и разучился общаться с начальством. У меня попросту не было
необходимой практики - за неимением никаких начальников. Если не считать,
конечно, начальника паспортного стола или ЖЭКа (своих многочисленных
редакторов и заказчиков я в счет не беру, ведь я им не подчинялся да и почти
не зависел от них в последние годы, поскольку пристойного гонорара они
заплатить не могли и скорее это они зависели от меня). Теоретически я
понимал, как важно в этом разговоре поймать грань между чувством
собственного достоинства и доверительностью, и все боялся пережать в ту или
иную сторону. Причем, боюсь, страх показаться недостаточно любезным заводил
меня в область искательности.
Итак, я замолчал, и он молчал тоже, улыбаясь. Я прикинул, что он моложе
меня лет на пять, и это тоже не облегчало моей задачи. В конце концов я не
только был его старше; я простодушно полагал, что, если не считать его
служебного места, занимаю более высокое положение в обществе, ведь у меня
есть какое-никакое, но литературное имя. Это означало, что я должен был быть
особенно с ним деликатен, и в иной ситуации я очень быстро поймал бы эту
интонацию "как равный с равным", которая выносит за скобки разницу весовых
категорий, что и не позволяет об этой разнице забывать. Тогда мои