"Михаил Клименко. Иной цвет" - читать интересную книгу автора

даже тошноту...
Дашкевич сыпал и сыпал своей приятной скороговоркой. И я видел, что
все присутствующие слушали рассказчика с интересом и вниманием и именно
поэтому почти все-человек тридцать-подернулись легким флером, словно каждый
был окутан нежно-салатной дымкой.
Теперь мне кое-что становилось понятным: присутствующие находились в
хорошем настроении и поэтому сквозь блеклый нейтральный цвет тау излучали
едва-едва уловимый зеленоватый тон: два-три человека были покрыты
смарагдовой дымкой, один - яблочно-зеленой, двое - фисташковой. А одна
женщина была цвета цейлонского чая. Тогда как стены зала, пол, потолок,
весь интерьер были белого, черного и чисто серого цветов. Картина перед
моими глазами была совершенно невероятная. Я видел, как Ниготков, не меняя
позы, поднял свое одутловатое лицо и бляшками бесцветных глаз уставился на
меня. Что значил этот розовато-фиолетовый панцирь, которым он был покрыт?
Я толкнул Бориса в бок и шепотом спросил:
- Какого цвета мои руки?
- Что?
- Мои руки какого цвета?-Я выставил перед ним свои руки.
- Обычного. Не волнуйся, перестань, Костя.
- А Ниготков? Какого он цвета? Вон он, в углу...
- Всякие там у него цвета. Сам он... ну, обычного. Пиджак зеленый,
галстук желтый, рубашка бежевого, брюки, по-моему, синие...
- Все ясно,-сказал я и выпрямился.
Я очнулся от своих размышлений, когда вдруг услышал, что речь идет обо
мне.
Не голос давно, возбужденно говорившей Эммы, а плавающий, неизвестно с
чем резонирующий аккорд вывел меня из задумчивости. Казалось, в воздухе
витала короткая, сама собой натянувшаяся струна и кто-то невидимый быстро и
сильно водил по ней чувствительным пальцем, и звук метался по всем
октавам... И еще это было похоже на песню и плач, на удивительно плавно
меняющийся звукоряд изгибаемой пилы. На фоне этого непрерывного звучания
более или менее ритмично тренькала какаято прозрачная капель...
Вся фигура Эммы подернулась легким оранжеватым флером.
- ...поэтому вы, Герман Петрович,-обрушивала она свои сердитые слова
на главного инженера,-так и считаете. А по-моему, потому-то ничего
странного и нет в том, что именно наш лучший колориметрист-тонировщик и
заболел таким ужасным дальтонизмом... поэтому с ним... что он очень
чувствителен к цвету, работает... он работал с ним. Вот вы, Герман
Петрович, непосредственно с цветом не работаете, так с вами... у вас
никакого дальтонизма такого ужасного не будет... не произойдет... для вас
цвет не имеет решающего значения... А вот у Кости Дымкина... Как, Костя?..
говорил заболевание... ты... и она тогда... нам...
То ли из-за волнения она сбивчиво говорила, то ли из-за этого
плавающего звука до меня долетали не все ее слова-не знаю почему, но речь
Эммы показалась мне странно прерывистой. А тут вдруг я совсем перестал ее
слышать.
Я сел прямо. Эмма двигала губами, открывала рот-что-то говорила мне,
что-то спрашивала, ноя ее не слышал. В то время как шум в зале-негромкие
голоса, шепот, как кто-то двинул по полу стулом, шелест бумаги-я слышал
хорошо.