"Михаил Клименко. Отчего бывает радуга (Авт.сб. "Ледяной телескоп")" - читать интересную книгу автора

поэтому почти все - человек тридцать - подернулись легким флером, словно
каждый человек был окутан нежно-салатной дымкой.
Теперь мне кое-что становилось понятным: присутствующие находились в
хорошем настроении и поэтому сквозь блеклый, нейтральный цвет тау излучали
едва-едва уловимый зеленоватый тон: два-три человека были покрыты
смарагдовой дымкой, один яблочно-зеленой, двое фисташковой. А одна женщина
была окутана дымкой цвета цейлонского чая. Тогда как стены зала, пол,
потолок, весь интерьер - все неживое - было белого, черного и чистого
серого цветов, как в черно-белом фильме. Картина перед моими глазами была
совершенно необычная, невероятная. Я видел, как Ниготков, не меняя позы,
поднял свое одутловатое лицо и бляшками бесцветных глаз уставился на меня.
Что значил этот розовато-фиолетовый панцирь, которым он был покрыт?
Я толкнул Бориса в бок и шепотом спросил!
- Какого цвета мои руки?
- Что?
- Мои руки какого цвета? - Я выставил перед ним свои руки.
- Обычного. Не волнуйся, перестань, Костя.
- А Ниготков? Какого он цвета? Вон он в углу...
- Всякие там у него цвета. Сам он... ну обычного. Пиджак зеленый,
галстук желтый, рубашка бежевая, брюки, по-моему, синие...
- Все ясно, - сказал я и выпрямился.
Я очнулся от своих размышлений, когда вдруг услышал, что речь идет обо
мне.
Не голос давно, возбужденно говорившей Эммы, а плавающий, неизвестно с
чем резонирующий аккорд вывел меня из задумчивости. Казалось, в воздухе
витала короткая, сама собой натянувшаяся струна и кто-то невидимый быстро
и сильно водил по ней чувствительным смычком, и звук метался по всем
октавам... И еще это было похоже на песню и плач, на удивительно плавно
меняющийся звукоряд изгибаемой пилы. На фоне этого непрерывного звучания
более или менее ритмично тренькала какая-то прозрачная звуковая капель...
Вся фигура Эммы подернулась легким оранжевым флером.
- ...поэтому вы, Герман Петрович, - обрушивала она свои сердитые слова
на главного инженера, - так и считаете. А по-моему, потому-то ничего
странного и нет в том, что именно наш лучший колориметрист-тонировщик и
заболел таким ужасным дальтонизмом... поэтому с ним и случилось такое
заболевание, потому что он очень чувствителен к цвету, работает... он
работал с ним. Вот вы, Герман Петрович, непосредственно с цветом не
работаете, так с вами... у вас никакого дальтонизма такого ужасного не
будет... не произойдет, потому что для вас цвет не имеет решающего
значения... А вот у Кости Дымкина...
То ли из-за волнения она сбивчиво говорила, то ли из-за этого
плавающего звука до меня долетали не все ее слова - не знаю почему, но
речь Эммы показалась мне странно прерывистой. А тут вдруг я совсем
перестал ее слышать.
Я выпрямился на стуле. Эмма двигала губами, открывала рот - что-то
говорила мне, что-то спрашивала, но я ее не слышал. В то время как шум в
зале - негромкие слова, шепот, как кто-то двинул по полу стулом, шелест
бумаги - я слышал хорошо.
Невидимая, как бы сама по себе в воздухе натянутая струна
неистовствовала и плакала. Я еще ничего толком не понимал. А на фоне этого