"Елена Клещенко. Неточная копия" - читать интересную книгу автора

- Ага, - сказал Стас. Он и раньше замечал, что нынешние сопляки ни черта
не знают о героических деяниях отцов и дедов-диссидентов, будь это даже их
собственные предки.
- Вот. А тогда денег у мамы не было, совсем. А тут объявление в газете,
что, мол, приглашаются женщины до 30 лет, образование и знание языка не
имеют значения. Мама пошла, анализы сдала. Ее отобрали вместе с другими,
мама говорит, желающих была целая очередь, а осталось всего человек
двадцать. А Мэй очень умилилась, что мама русская. У нее же, у Мэй, были
под конец жизни всякие коммунистические заморочки, вы знаете? Так она
лично пожелала, чтобы именно с мамой все прошло удачно, и чтобы она
когда-нибудь вернулась в Россию.
- Они с Мэй общались?
- А почему бы нет. Эта фирма все оформила юридически. В принципе, конечно,
это было не против закона. Но, там, врачебная тайна, этика и все такое...
Составили договоры, у мамы ее экземпляр где-то есть до сих пор. Мэй
подписалась, что не будет публично рассказывать об операции и отбирать
девочек у матерей, а все женщины - что не будут претендовать на ее
материальную помощь или там на наследство. Кстати, мама чего-то из ее
книжек читала еще раньше, до отъезда. ("Легионеров", больше нечего было,
машинально подумал Стас.) Она прикинула и решила, что все складывается
очень здорово. Дочку она всегда хотела, а что без отца - не беда. Денег
ведь заплатили немеряно, и на домик хватило, и на жизнь. И была вроде как
гарантия, что я не дурой вырасту, раз от самой Мэй Стоун. Короче, все
процедуры сделали... Нет, я на маму никогда не обижалась. У нее выбора не
было. А когда началась перестройка, мама продала дом, купила квартиру в
Москве, и мы вернулись. Мне был годик. А когда мне было четыре, Мэй Стоун
умерла у себя в Далласе. Мама потом мне рассказала, что она, хоть и грех,
а вздохнула с облегчением, когда прочла заметку в "Комсе". Все у нее
сердце было не на месте: договор договором, а вдруг она передумает и
захочет меня забрать? Типа внучку...
Заметку в "Комсомолке", с той самой фотографией, Стас помнил прекрасно. Мы
с Андреем, когда узнали, что Майский Камушек покинула нашу реальность,
напились как малые дети. И вместо того, чтобы готовиться к экзаменам,
пошли бродить по проспекту Вернадского, то орали, как Эрвин, запертый в
модуле: "Последний заряд! Последний заряд!", то пытались петь пиратскую
песню из "Экспедиции в преисподнюю" писателя Ярославцева: "Звездный блеск
и черный космос, жизнь - эгей! - недорога..." Нам было тогда столько же,
сколько сейчас Юлии, сообразил он. А ей, значит, было четыре года. То есть
не ей, а им...
- Скажите, Юля, а другие девочки? Что с ними?
- Не знаю. Мама после операции не встречалась с другими женщинами, и даже
фамилий их не знала, только имена некоторых. Но операция, им говорили, не
всегда удается. Точнее, очень редко. Может, других и нет, маме одной
повезло... Ха. Это мы теперь поняли, как нам повезло. Мама ведь не
представляла, как у нас любят фантастику, - в смысле, не знала, как сильно
любят. Она сама не очень увлекалась. А может, раньше и не так любили... В
общем, класса с девятого мне жизни не стало. Узнают. Такие умные, как вы,
Станислав.
- Извините.
- Да не за что.