"Анна Китаева, Владимир Васильев, Александр Лайк. Идущие в ночь (Роман о Каменном лесе)" - читать интересную книгу автора

арбалета. Я хмуро обернулся, и, конечно же, ничего и никого не заметил. Если
кто-нибудь и шел следом, у него доставало ума идти в отдалении, по следам, и
не показываться нам на глаза. Я, во всяком случае, поступил бы именно так.
М-да. Нужно вести себя повнимательнее синим вечером. И быть готовым к
завтрашним сюрпризам - например, очнуться перед пастью голодного пещерного
стозева. Очнуться нагим и беспомощным, без меча и с вечной панической
мыслью: не видел ли кто, как вулх становится похож на человека? Не узнали ли
во мне оборотня?
Украшенные резьбой деревья перестали попадаться вовсе, причем довольно
давно, еще перед полуднем. Лес пошел дикий и мрачноватый, густые синие тени
залегли в гуще елей и игольников. Лиственные деревья встречались очень
редко, я с тоской вспомнил вчерашний пир у плодоносящего многодрева. Какие
непохожие два синих дня! Интересно, красные дни чем-нибудь отличались?
Наверное, отличались. Во всяком случае, первый раз я очнулся у озера в
полной безопасности, хотя рядом нашлось несколько трупов, а второй - в
клетке. И убивать пришлось уже самому.
Мне часто приходится убивать. Особенно последнее время. Только это
вовсе не значит, что мне нравится это делать. И уж точно не значит, что
убийства не оставляют никакого следа в моей полузвериной душе. Я часто
задумывался - может быть, оттого я и убиваю так легко, что я нечеловек? Что
я наполовину зверь, а для зверей убийство - это способ выжить самому? Мне
часто казалось, что люди тем и отличаются от зверей, что могут жить, не
убивая себе подобных. Но - тем не менее - убивают, и не реже, чем звери.
Даже чаще. Выходит, в каждом из людей сидит зверь, злобный и кровожадный?
Только у некоторых он выходит из Тьмы, когда встает Четтан, и разгуливает на
свободе до пересвета, а у некоторых просто медленно пожирает душу и рано или
поздно они становятся такими же чудовищами, как Рага Людоед, как Фурми, как
Беш...
Когда Меар, садящийся где-то впереди меня, невидимый из-за деревьев,
перестал давать достаточно света, я остановил Ветра. Задумался, стоит ли
устраиваться на красный день, если завтра я наверняка приду в себя
совершенно в другом месте, и хорошо, если не в клетке? Решил, что не стоит.
Посидев у костра в сгущающихся синих сумерках, я встал, напился из меха, что
в полдень наполнил водой из ручья, аккуратно снял одежду и заботливо уложил
ее в двумех поверх припасов. Если не лишился ее в такой свистопляске, будет
втройне обидно потерять вот так, без толку, в глухом лесу. А Лю-чародей -
или кто там надевает ее красным днем? - отыщет, если захочет. Снова все
ремешки, подогнанные под мой рост, затянет так, что потом придется подгонять
заново...
Шлепая ладонями по бокам, я ждал превращения. Нещадно грызли вечерние
летучие кровопийцы, настырно звеня в оба уха. Предпересветная прохлада
гладила кожу, пошедшую пупырышками, как у гуся. Карса, сверкая желтыми
глазищами, сидела в стороне от костра и пялилась на меня. Пялься, пялься,
зверюга...
Последняя моя мысль перед тьмой была подобна молнии: а кто сказал, что
не бывает оборотней синего дня?
Додумать Моран не успел. А Вулх еще не умел думать и помнить.


Глава седьмая. Четтан, день четвертый.