"Анна Китаева, Владимир Васильев, Александр Лайк. Идущие в ночь (Роман о Каменном лесе)" - читать интересную книгу автора

на месте кончают младенца. Бывает, что и роженицу тоже - если она сдуру
сопротивляется.
Вот не знаю, защищала бы меня мать, или нет. Я про нее вообще мало что
знаю. Когда я подросла настолько, чтобы поинтересоваться ее судьбой, в шайке
Беша уже толком и не помнили, куда она делась. Третий круг моей жизни
выдался на редкость засушливый и голодный. В синий урожай почти ничего с
полей не собрали. То ли померла моя мать, не дождавшись красного урожая, то
ли продали ее северянам за жратву вместе с другими лишними женщинами. Она
вообще-то совсем молодая была - моложе, чем я сейчас. Унди говорил,
невзрачная такая белобрысая девчоночка, и вспомнить-то нечего. Ну и ладно.
Она, если до сих пор жива, тоже, наверное, обо мне и не вспоминает.
Надо полагать, был у меня и отец. Беш сначала думал, что это кто-то из
своих - может, даже он сам. Но таких огненно-рыжих, как я, в шайке ни одного
нет. Значит, кто-то из заезжих гостей подарок оставил. В наших краях рыжих
вообще мало. Если девчонка рыжая, считается, что счастья ей в жизни не будет
- ни ей, ни ее семье. Ну, я-то не человек, эта примета меня как раз не
касается.
Что же до счастья... Замнем, а?
То, что я осталась жить, целиком и полностью заслуга Беша. Или вина -
это как посмотреть. Беш, которого в шайке за глаза называли Душегубом, а в
лицо величали не иначе, как Хозяином, с первого же синего дня моей жизни
стал мне мамочкой, папочкой и доброй динной в одном лице.
Я думаю, в этот день все началось с того, что закричали женщины.
Женщины у Беша вместо сторожевых шавок. Сразу поднимут вой, если что-то
стряслось...
...В полутемной комнате, где запах немытых тел смешивался со стойкой
вонью дешевого самогона и курительной травы, заплакал младенец. Одна из
женщин, спавших на куче тряпья в углу, что-то промычала во сне и пихнула
соседку в бок. Та беспокойно зашевелилась, но продолжала спать.
Свет синего дня просачивался в комнату через щели в скособоченных
ставнях. Младенец заплакал громче и заворочался в колыбели, подвешенной к
балке низкого потолка.
- А, чтоб тебя Тьма забрала! - послышалось из дальнего угла.
Кряхтя и охая, встала со своей лежанки старая повариха Фонья -
единственная женщина в шайке, которую звали по имени, а не "эй, ты!" В синем
полумраке старуха подошла к столу, взяла какую-то тряпку, окунула ее в
кружку с недопитым пивом. Младенец заскулил и захныкал с подвыванием.
- Сучки ленивые,- пробурчала Фонья, глядя на спящих женщин.
Отжимая тряпицу, она шагнула к колыбели и, не глядя, сунула пропитанный
пивом жгут ребенку в лицо.
Острые зубки впились старухе в ладонь.
Фонья от неожиданности даже не заорала. Она коротко, полузадушенно
ойкнула, отдернула руку и склонилась над колыбелью.
Выпроставшись из старой юбки, которая должна была служить младенцу
пеленками, в колыбели лежал новорожденный котенок карсы. Рыжая шерстка была
влажной, крошечные ушки плотно прижаты к голове. Как известно, кошки
рождаются слепыми, но зубастыми - и маленькая карса не была исключением.
Веки детеныша были плотно сомкнуты, зато в розовой пасти виднелись мелкие и
острые зубки. Наверное, взрослая самка карсы сочла бы малышку
очаровательной.