"В.М.Киселев. Месяц в Артеке" - читать интересную книгу автора

горкоме комсомола перед отъездом шел сугубо серьезный разговор: они,
посланцы столицы, обязаны поведать сверстникам о своей массовой работе. Вот
именно - о массовой! В Москве ее итоги весьма весомы, тут и сотни тонн
собранного металлолома, тысячи книг, отосланных в колхозы и на новостройки,
помощь строителям, десятки тысяч посаженных деревьев и всяческие начинания,
методы и формы. Говорилось, конечно, и о самодеятельности, но больше об
ансамблях, о танцорах и певцах; о художниках - ни слова! Возникал вопрос:
какой же опыт будет передавать она сама? Определенно белая ворона, альбинос,
если по-научному. В самом деле, не рассказывать же слету про свое
монументальное панно, которое недавно укатило в Геную, на выставку детского
рисунка! Это уж передачей опыта никак не назовешь...
Она ломала голову в общем-то напрасно. Проехали Подольск, и в купе
вслед за Рафом протиснулся пухлячок (его тут звали кто Даней, а кто и
Дантоном!) И тут же все ее сомнения весело отпали.
- Айда! - ее недавний допросчик нетерпеливо потянул из купе Рафа. -
Уточним дежурства. Так ты художница? - обернулся Даня и в ее сторону. - Что
ж ты говорила?.. (А что она говорила?) - Значит, будешь работать у нас по
оформлению!
Пухлячок утащил Рафа, и она вздохнула с облегчением. Естественно
разрешился вопрос о ее неясном назначении. Разумеется, и прежде думалось о
том, что она будет занята на слете "оформлением". Но она и не предполагала,
что такое сочтется за работу. За ра-бо-ту!
Очень просто открылся и второй ларчик. Даня не глупил, когда произвел
ее в собаководы. Галя, третья девочка из их купе, везла на слет (где-то
отдельно) ученую овчарку, должна была подарить своего Мухтара крымским
пограничникам. И Галя все время проводила в соседнем купе, там ехали
дрессировщики.
Как было бы хорошо, если б в жизни и дальше разрешались так просто все
сложные вопросы!..
Людмила Ивановна предупредила: в Симферополе новая эвакобаза еще только
строится, и принимать их будут на старой. Такое сообщение было пропущено
мимо ушей: не все ли равно, какая там эвакобаза (что за холерное
название?!).
Поезд застопорил, в окно втянулась людская толчея, цветочные вазы и
длинная желтизна вокзала. Пока топали по раскаленной сковородке площади, она
успела слизать два пломбира. Вышли на умилительную улочку: дома как у Ван
Гога, с кровлями из черепицы! И еще - водоразборные колонки! Такие же, как и
в старом Царицыне: фасонное литье и тугие ручки, с лязгом открывающие воду;
струя бьет как из пушки и до ломоты леденит зубы. На колонки активисты
накинулись скопом и все пообливались.
Конец улочки запружала ребятня, оттуда несся гомон, фыркали автобусы.
Москвичи пришли к эвакобазе.
Здравницы Крыма в оправе парков хорошо помнились, поэтому об Артеке ей
думалось в стихах. На даче у папиной родни она однажды отыскала сборник Веры
Инбер и запомнила мажорную строчку о городе грядущих лет: "Там будут розы на
стеклянных крышах!"
Розы на стеклянных крышах... таким виделся он, ее Артек.
Эвакобаза была его частицей. Задрипанный особнячок, всего шесть окошек.
Посередине фасада вход, крыльцо с претензией на пышность, в округлых
балюстрадках, над ним помятый железный козырек и фонарь, поржавелый и