"Владимир Киселев. Девочка и птицелет " - читать интересную книгу автора

подъезда - вечером всегда негромко играет радио. Я думаю, что радиоприемник
стоит у самой стены на полированном, блестящем, как автомашина, столике, что
это большой приемник с зеленым глазком, который светится в темноте. Но,
может быть, это и простой репродуктор. Я слишком часто разочаровывалась в
последнее время.
Из кухни вернулись мои родители. Они там мыли посуду. Мама и отчим. Я
всегда звала отчима папой, но теперь я поняла: он мне все-таки отчим. И
завтра утром, когда он со мной поздоровается, я ему так и скажу:
"Здравствуй, отчим!" Или: "Здравствуй, Николай Иванович". Не папа, а Николай
Иванович. Я ему этого никогда не прощу. Никогда!..
Мама заглянула в мою комнату, прислушалась. У нас однокомнатная
малометражная квартира, а для меня комнату сделали, отгородив угол двумя
шкафами - платяным и книжным. Здесь помещаются только моя кровать и
тумбочка, уроки я делаю за столиком, который стоит возле окна.
- Она уже спит, - сказала мама шепотом и задернула занавеску между
шкафами и стенкой так, чтобы на меня не падал свет. - И незачем из этого
устраивать трагедию. Она уже большая девочка, и ничего с ней не случится...
- С нами случится, - сказал папа. - Уже случилось. Со мной. Я никогда
себе не прощу, что ударил девочку. Ни себе, ни тебе. Ты в этом виновата.
- Еще бы, - сказала мама и неприятно, ненатурально засмеялась, как
смеется она всегда, когда собирается заплакать. - Если бы это была твоя
родная дочь, ты бы ее уже давно побил. И не так. Но ты к ней относишься, как
к чужой. Ты ее пальцем никогда не тронул, голоса не повысил. Только и
слышно: Оленьке то, Оленьке се. А она совсем от рук отбилась.
- О боже мой! - сказал папа, и я вдруг подумала, что это не мама, а он
может сейчас заплакать. - В жизни мне не было так гадко и стыдно, так стыдно
и гадко, как сейчас. Ведь я люблю ее. Понимаешь: люблю. И ничего плохого в
ней не вижу. И я ударил ее в день ее рождения!..
В самом деле, сегодня день моего рождения. Сегодня, 21 октября, мне
исполнилось тринадцать лет. И я тихонько, беззвучно заплакала.


Странно, но этот день моего рождения и начался и закончился слезами.
Первый раз я заплакала в школе на первом уроке. Плакала, правда, не одна я,
а все наши девочки и некоторые мальчики. Наша русачка Елизавета Карловна
рассказывала нам про Михаила Лермонтова, а когда она рассказывает про этого
писателя и еще про Николая Островского, все всегда плачут, и даже из других
школ приходят послушать. И всем всегда хочется стать лучше, и учиться только
на "пятерки", и сделать что-нибудь такое хорошее, чтоб это было полезно
всему человечеству.
И на первой переменке Витя Сердюк сделал мне подарок ко дню рождения, а
я помирилась с Таней Нечаевой, с которой не разговаривала два дня.
На следующем уроке нага математик - зовут его, как Ворошилова, Климент
Ефремович - спросил у меня: "Ну как, именинница, готова отвечать?" - и,
когда я ответила, что готова, задал вопрос по домашнему заданию, очень
легкий, и поставил мне четверку.
Когда я вернулась домой, я уже застала маму - она отпросилась с работы
пораньше, чтобы все приготовить к вечеру. На кухне приятно пахло ванилью и
еще яйцами, когда их разделяют на желток и белок, а желтки растирают в
кружке с сахаром.