"Анатолий Ким. Отец-лес (Роман-притча)" - читать интересную книгу автора

понимала, что Николай и тут сделал уступку, отдав сестре богатые
естественной травою луга и пастбища, а себе выбрав угрюмую чащобу в
отдалённом углу леса. Он искал отшельничества и счастья, независимости и
уединения для размышлений, а неожиданно обрёл Анисью и белобрысых детей,
дочь и четырёх сыновей, младший из которых, Степан Николаевич, единственный
вернулся на Колин Дом.
После еды Степан сделал обход лесной поляны, на которой двадцать семь
лет назад стоял рубленый барский дом, большой, нелепый и неуютный, видом
своим напоминающий какой-нибудь казённый склад. Стены дома были сложены из
могучих сосновых брёвен без изъяна, крыша набрана мелкой чешуйчатой щепою,
дворовые постройки и амбар такого же могучего крепостного вида, -- и это
было по душе Николаю Николаевичу, такими он представлял себе первые форты в
американских лесистых просторах во времена фенимор-куперовских войн с
индейцами. Бревенчатый форт, неприступная для дикарей крепость, как не без
тщеславной гордости называл своё обиталище Николай Тураев, -- и эту
крепость дикари всё же спалили с помощью серной спички, плеснув на стены
керосину из ржавого ведра. От этой могучей крепости ничего не осталось,
только продолговатые моховые бугры на месте остатков стен и таинственные
ямы подвальных недр, нынче заросшие мхом и вереском, берёзовым молодняком и
зверобоем с жёлтыми цветами.
От всех построек сохранилась лишь полуразрушенная мастерская Николая
Николаевича, где стоял неуклюжий токарный станок с ножным приводом, с
чугунными колесом и станиной. На этом станке любил он побаловаться,
вытачивая балясины для перил мезонина или грубые шахматные фигурки, при
этом отдаваясь странным и бесплодным мечтаниям, таким же неосуществимым,
как и мезонин, никогда так и не выстроенный, как и замечательные
праздничные вечера в доме, с нарядными дамами, сидящими в креслах у камина,
и господами, играющими в шахматы при свете ярких канделябров.
Интеллигентные славные вечера с умными беседами единомышленников и друзей,
которых никогда не было в доме Николая Тураева -- ни праздничных вечеров,
ни друзей-единомышленников, а была лишь одна Анисья, где-то во дворе
визгливо ругавшая вырвавшуюся из стайки свинью, затем бранившая кого-нибудь
из детей... Но вся эта грубая брань действительности ничуть не мешала
облачному полёту неосуществимых грёз барина, армейского экс-ветеринара,
когда он усердно поддавал ногою, вращая тяжёлый маховик токарного станка. И
уносили грёзы-облака в далёкое прошлое Николая Николаевича -- например, в
незнакомую квартиру в Москве, на Разгуляе, куда он пришёл, чтобы найти
брата Андрея и сестру Лиду, которым надо было сообщить известие о болезни
отца и срочном вызове всех троих детей на родину, в мещерскую усадьбу.
Резец снимал ровную стружку с деревянной болванки, зажатой в токарном
станке, дверь квартиры открыл высокий, кудрявый молодой человек с большим
медным чайником в руке, прозаически прихваченным не очень чистой тряпкою за
горячую дужку, в чайнике плескался кипяток, только что снятый с горячей
плиты. И постаревший Николай Николаевич вздыхал, вытачивая балясину перил,
почему-то из всего этого памятного и такого дорогого для него дня запомнив
лучше всего этот медный чайник и тряпку в руках человека, открывшего дверь.
Кудрявый малый, Гостев Сергей Никанорович, спросил у него, дружелюбно
приподняв брови и глядя в глаза Николаю взглядом веселого глубочайшего
дурачка: "Кого надо вам, господин хороший?" И услышав, что надо Лиду, стал
декламировать тут же сочинённые стихи. "Лиду, Лиду, эфемериду, пришёл