"Жозе Мария Эса де Кейрош. Преступление падре Амаро " - читать интересную книгу автора

такие цели... является могучим пособником революционной науки".*
______________
* "Cartas de Eзa de Queiroz". Lisboa, 1945, p. 49-50.

В свете подобных теоретических установок на писателя, взявшегося за
роман (или любое другое художественное произведение), возлагается миссия
быть глашатаем правды и справедливости, всеведущим критиком человека и
общества. Соответственно, насквозь просвечиваемый всевидящим авторским оком,
всецело подчиненный авторскому общественно-нравоучительному замыслу, герой
никогда не смог бы обрести и десятую долю той свободы, которой наделены
персонажи Флобера - бесстрастного, "объективного" наблюдателя жизни, творца
художественных миров, главный смысл существования которых - в них самих,
которые не должны ничего "отражать", "разоблачать", никого ничему учить. К
счастью, теории, под влияние которых попадал Кейрош, и его творчество далеко
не всегда соответствовали друг другу. И хотя в прозе Кейроша авторский голос
нередко перекрывает голоса героев, ее развитие идет по линии освобождения
персонажа от авторского диктата, приближения писателя к созданию
независимого от авторских пристрастий, объективно-эпического образа мира:
вершинным творением Кейроша в этом смысле стал роман "Семейство Майа", по
духу - наиболее отвечающий флоберовской эстетике.
В период работы над "Семейством Майа" чрезвычайно актуальными
становятся для Кейроша и открытия английских прозаиков середины века: Дж.
Эллиот, Дж. Мередита, Э. Троллопа, постигших тайну изображения внутренней
жизни личности, не сводимой к сумме типических черт, производных от
типических обстоятельств. В 80-е годы внимание автора "Реликвии" и
"Мандарина" привлекает испанский плутовской роман. Наконец, и в строении, и
в общем замысле и "Реликвии", и "Семейства Майа", и "Знатного рода Рамирес"
отчетливо видны следы пристального чтения "Дон Кихота". Таким образом,
традиция близлежащая была равнозначна для португальского романиста традиции
более отдаленной, а иногда перед нею и отступала. Социально-аналитический и
социально-психологический роман XIX века в восприятии и в творчестве Кейроша
соединялся с формами реалистического искусства добуржуазных эпох, с
"аллегориями в духе Возрождения" (так он сам определяет жанр повести
"Мандарин"), с пикареской и барочным видением. И если в 70-е годы Кейроша
привлекал "экспериментальный роман" в духе Эмиля Золя, теории натуралистов,
считавших, что их творения должны быть сродни медико-анатомическим
вскрытиям, то с начала 80-х годов он обращается к эксперименту
художественному. Автор "Мандарина", "Реликвии", "Семейства Майа", "Переписки
Фрадике Мендеса" помещает своих героев - заурядных португальских обывателей,
детей "позитивного века" - в фантастические, немыслимые ситуации или же,
напротив, создает необычайное, высшее существо, вполне соответствующее
ренессансному идеалу "универсального человека", и погружает его в пошлую
атмосферу буржуазно-аристократического Лиссабона 80-х годов.
В этом разрыве с традициями бытового реалистического романа середины
века можно было бы увидеть возвращение к романтизму, как известно, также
тяготевшему к героям-избранникам и фантастическим, сказочным мирам. Но
сходство между Кейрошем и романтиками в значительной мере внешнее. Обращаясь
к области идеального, расширяя тем самым сферу изображаемой
действительности, Кейрош радикально расходится с романтиками в самой
трактовке идеала и в понимании его места в бытии.