"Эрих Кестнер. Когда я был маленьким" - читать интересную книгу автора

борьбы с инфекцией, которая была причиной родильной горячки. Его открытие
по-настоящему оценили лишь после его смерти. В 1906 году в Будапеште
поставили памятник Земмельвайсу с надписью: "Спаситель матерей".} покончил с
родильной горячкой. Случилось это лет сто назад. Доктора Земмельвайса
назвали "спасителем матерей" и на радостях позабыли воздвигнуть ему
памятник. Впрочем, это к делу не относится.
Отец моего отца, Кристиан Готлиб Кестнер, столяр по профессии, жил в
Пениге, маленьком саксонском городке, стоящем на речушке под названием
Мульда, и с женой Лорой, урожденной Эйдам, народил одиннадцать человек
детей, пятеро из которых умерли, еще не научившись ходить. Двое сыновей
пошли по стопам отца, сделавшись столярами. Третий, дядя Карл, стал
кузнецом. А Эмиль Кестнер, мой отец, обучился седельному и шорному делу.
Возможно, они-то и их предки завещали мне ту чисто ремесленную
добросовестность, с какой я отношусь к своей работе. Возможно, своим
гимнастическим талантом - со временем, правда, несколько заржавевшим - я
обязан дяде Герману, который в возрасте семидесяти пяти лет все еще
лидировал в команде гимнастов-ветеранов. И не подлежит сомнению, что именно
от Кестнеров я унаследовал фамильную особенность, не перестающую удивлять, а
частенько и злить большинство моих друзей: глубокое и неискоренимое
отвращение ко всяким путешествиям.
Нас, Кестнеров, не влечет белый свет, мы не испытываем к нему особого
любопытства. Мы тоскуем не по дальним странам, а по дому. Зачем нам в
Шварцвальд, на Эверест или Трафальгарскую площадь? Когда каштан перед домом,
дрезденский Волчий холм и площадь Альтмаркт вполне их нам заменяют. Вот
ежели б прихватить свою кровать и окно гостиной, еще можно подумать! Но
отправиться в чужие края и бросить дома обжитой угол? Увольте! Нет на земле
такой высокой вершины и манящего оазиса, такой экзотической гавани и
грохочущей Ниагары, чтобы мы уверовали в необходимость их увидеть! Еще куда
ни шло, если бы уснуть дома и проснуться в Буэнос-Айресе. Пребывание там
можно бы ненадолго вынести, но путешествие туда? Да ни за что на свете!
Боюсь, мы страстные почитатели привычки и уюта. Но, помимо этих сомнительных
свойств, у нас есть одно достоинство: мы неспособны скучать. Какая-нибудь
божья коровка на оконном стекле занимает нас целиком и полностью. Нам вовсе
не требуется лев в пустыне.
Тем не менее мои деды и прадеды и даже еще отец хоть раз в жизни, да
путешествовали. На своих на двоих. Как странствующие подмастерья. С цеховым
свидетельством в кармане. Но делали это не по доброй воле. Того требовали
цеховые правила и установления. Кто не поработал в других городах и у чужих
мастеров, не мог стать мастером. Сперва поработай на чужбине подмастерьем,
если хочешь дома стать мастером. А этого все Кестнеры хотели во что бы то ни
стало, будь они столярами, кузнецами, портными, печниками или седельниками!
Но чаще всего странствие это оказывалось первым и последним путешествием в
их жизни. Ставили мастерами, они большее не путешествовали.
Когда отец прошлым августом вылез из дрезденского автомобиля перед моим
мюнхенским домом, вылез кряхтя и порядком уставший - как-никак ему девяносто
лет, - он приехал только затем, чтобы узнать, как я живу, и взглянуть из
моего окна на лужайку. Если бы не беспокойство обо мне, его клещами бы не
оттащить от его дрезденского окошка. И там он смотрит на лужайку. И там есть
синицы, зяблики, дрозды и сороки. К тому же куда больше воробьев, чем в
Баварии! Так чего ему, спрашивается, если не ради меня, было пускаться в