"Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне" - читать интересную книгу автора (Раззаков Федор)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ БОЛИВАР НЕ ВЫДЕРЖИТ ДВОИХ

В субботу, 1 января 1972 года, Высоцкий сыграл в дневном спектакле «Антимиры», после чего вместе с Мариной Влади отправился в гости к Валерию Золотухину. Несмотря на то что визит был неожиданным, однако хозяин с супругой, актрисой Ниной Шацкой, не растерялись — выставили на стол водку, банку икры, другие закуски. Сидели несколько часов. Говорили о разном, в том числе и о многострадальном спектакле Театра на Таганке «Живой», где Золотухин играл главную роль — Кузькина и который в те дни в очередной раз должен был сдаваться высокому начальству — чиновникам из Министерства культуры. Влади больше всех восторгалась игрой Золотухина, Высоцкий даже рассказал за столом, что на последней репетиции она плакала — так ее потрясла эта роль.

Между тем это было не последнее потрясение Влади в этом доме. В конце ужина Золотухин поставил на магнитофон кассету, где звучали песни в его исполнении. Одна из них — «Не одна во поле…» — произвела на французскую подданную неизгладимое впечатление. Она стала просить отдать ей эту кассету, с тем чтобы показать ее в Париже одному известному композитору. Золотухин сопротивляться не стал, за что на следующий день заработал от жены упрек: мол, как ты быстро согласился отдать пленку, даже подумать не успел. На что именитый супруг резонно ответил: «А чего мне думать? Пусть слушают французы, как поет русский мужик…»

3 января в Театре на Таганке состоялся очередной прогон спектакля «Живой», на который собрались два десятка человек, в том числе и союзный министр культуры Екатерина Фурцева. После спектакля в кабинете главрежа театра Юрия Любимова состоялось горячее обсуждение увиденного. Большинство собравшихся высказались за то, чтобы спектакль наконец появился в репертуаре театра, даже Фурцева в своей речи отметила, что по сравнению с предыдущим разом (месяц назад) эта версия выглядит приемлемо. Пользуясь моментом, министр не преминула коснуться и присутствующего на обсуждении Высоцкого:

— Недавно слушала пленку с записями его песен. Много такого, от чего уши вянут, но есть и прекрасные песни. Например, «Штрафные батальоны» и еще некоторые…

Этот прогон был явно следствием каких-то движений «верхов» навстречу «Таганке». Вполне вероятно, что свою лепту в этот процесс внесла и недавняя свадьба одного из таганковцев на дочери самого Дмитрия Полянского — члена Политбюро и одного из сторонников «русской партии». С этого момента этот человек станет симпатизантом «Таганки». Дело дойдет до того, что однажды он заявится в театр вместе со своей женой и… целым набором деликатесов, куда будут входить не только фрукты (и это в разгар зимы), но и дефицитный бальзам «Рижский». Все это будет съедено и выпито в кабинете Любимова в знак примирения и уважения к позиции театра.

Возвращаясь к спектаклю «Живой», отметим, что приход Фурцевой хоть и вселил очередную надежду в таганковцев, однако длилась она недолго. Милость верхов достаточно быстро сменится на обратное чувство, и решение о выпуске спектакля будет вновь отложено до лучших времен. Наступят они не скоро — в самом конце 80-х.

Но вернемся в начало 72-го.

7 февраля Высоцкий дал домашний концерт на квартире К. Мустафиди.

11 января он выступил в Институте медико-биологических проблем. На следующий день был задействован в ночном показе «Антимиров» (22.00).

В те же дни он отправился на несколько дней в Дом творчества кинематографистов в Болшево, где собирался отдохнуть и заодно поработать над сценарием к детективу, который они писали вместе с режиссером Станиславом Говорухиным. Однако вместо детектива Высоцкий написал очередную нетленку — двухсерийную песню «Честь шахматной короны». Вот как об этом вспоминает сам С. Говорухин:

«Мы жили в Болшеве, пытались сочинить детектив. Сюжет шел плохо и вскоре застрял окончательно. Запутались мы на „кранцах“ — сюжет был морским. Я, считавший себя знатоком морского дела, уверял насчет „кранцев“ одно, Володя — другое. Мы поссорились…

Плюнули мы на сценарий — каждый занялся своим делом: я катался на лыжах, а он с утра садился за бумагу. На столе — пачка «Винстона», его любимых сигарет, — и писал. В этом заключался весь его отдых. Причем он не разрешал мне даже открывать форточку — очень боялся простудить голос. Спустя некоторое время Володя буркнул:

— Расскажи мне про шахматы.

«Ага, — подумал я, — скоро появится песня про мои любимые шахматы»…

Я стал объяснять: игра начинается с дебюта… начала бывают разные… например, королевский гамбит, староиндийская защита… Володя в шахматы не играл. Чтобы предостеречь его от ошибок в будущей песне, я рассказал, что любители в отличие от профессионалов называют ладью турой, слона — офицером…

— Хватит! — сказал Володя. — Этого достаточно.

Я обиделся — с таким шахматным багажом приступать к песне о шахматах?

Он замолк на полтора дня, что-то писал мелкими круглыми буквами, брал гитару, пощипывал струны. Именно так — не подбирал мелодию, а как бы просто пощипывал струны, глядя куда-то в одну точку. На второй день к вечеру песня была готова. Она называлась «Честь шахматной короны». Она меня поначалу разочаровала. Не знаю уж чего я ожидал, помню, даже обиделся за шахматы…

Через неделю мы сели с Володей в поезд. Я ехал в Одессу, он — в Киев. У него там были два концерта. Конечно же, я задержался в Киеве и пошел с ним на концерт. На нем он впервые решил попробовать на публике «Шахматную корону». Что творилось с публикой! Люди корчились от смеха — и я вместе с ними, — сползали со стульев на пол.

Смешное нельзя показывать одному человеку, смешное надо проверять на большой и дружелюбно настроенной аудитории. После истории с «Шахматной короной» я это хорошо понял…»

Скажу честно, эта песня и у меня числится в числе одной из любимых. Правда, долгие годы, как и большинство ее слушателей, я не видел в ней никакого подтекста, считая всего лишь удачной шуткой на спортивную тему. Однако подтекст в ней, как практически во всех песнях Высоцкого, конечно же, был. И он сам об этом говорил. Цитирую: «Я читал о себе одно высказывание в книге на Западе, что у меня существует какого-то рода автоцензура. Но чтобы показать вам, что автор ошибался, я вам скажу, что, например, в песне о шахматах якобы я смеюсь над Бобби Фишером, по его мнению. То есть он понял только первый план, то, что на поверхности, а ради чего это написано — не понял совсем…»

Так ради чего Высоцкий написал эту песню? На мой взгляд, ее главная «фига» заключена в следующем. Песня была написана в промежутке между двумя шахматными матчами: Михаил Таль — Михаил Ботвинник (уже состоявшемся) и Борис Спасский — Роберт Фишер (этот матч за звание чемпиона мира должен был пройти в июле 72-го). Высоцкий выбрал последний не случайно: в нем советский шахматист-еврей (Спасский) должен был встретиться с американским, шахматистом-евреем (Фишер), который олицетворял для советской власти идейного врага. Как писала «Комсомольская правда»: «Отвратительный дух наживы несет с собой Фишер… Там, где Фишер, — там деньги выступают на первый план, оттесняя мотивы спорта…»

Симпатии Высоцкого были на стороне обоих — он считал шахматистов жертвами политических игр, а вот главные антипатии были направлены против советской власти. Ее он изобразил тупой — она не смогла найти достойного противника Фишеру и отправила не просто дилетанта, а настоящего жлоба. В песне было четверостишие, которое в окончательный вариант песни не вошло и которое указывает на это:

Задумаемся, почему Высоцкий выкинул этот кусок из песни. Видимо, потому, что он слишком уж явно обнажал его истинные мысли, чего он, как мы помним, не любил, предпочитая более изощренный камуфляж.

Однако кое-что он все-таки оставил — так сказать, для умных людей. Например, такие строки:

Этот отрывок явно указывает на то, что Высоцкий был сведущ в таком аспекте международной политики, как советско-индийские отношения. Причем знания свои он черпал не только из советских СМИ (а они об этом тогда писали очень часто), но и из «вражьих голосов», которые смотрели на эти отношения, так сказать, с другого берега и освещали их с враждебных для СССР позиций. Суть этих взглядов заключалась в том, что Советский Союз вел в Юго-Восточной Азии экспансионистскую политику и в пику Китаю специально вооружал Индию своим оружием, чтобы держать этот регион в напряжении. Еще в середине 1971 года СССР подписал мирный договор с Индией, и сразу после этого последняя вторглась в Восточный Пакистан с новым советским вооружением. После этого ООН собиралась принять резолюцию, которая должна была остановить этот конфликт, но советский делегат Малик тянул время до тех пор, пока Индия не закончила оккупацию Восточного Пакистана. Так что Фишер в песне Высоцкого разрушал «индийскую защиту» явно неспроста.

Судя по всему, Высоцкий считал советскую власть пусть и сильной, но не слишком далекой по части ума. И эта недалекость, по его мнению, очень часто ей помогает, поскольку противную сторону это сбивает с толку.

В своей песне Высоцкий изобразил советскую власть достаточно примитивной, которая единственно что может — это пользоваться силой (как, например, в Чехословакии-68).

По ходу песни симпатии слушателей целиком отданы этому любителю-жлобу. Казалось бы, логичный вариант концовки — безоговорочная его победа. И слушатель ее ждет и предвкушает. Однако Высоцкий, в полном соответствии с тайным подтекстом песни, сводит поединок к ничьей, поскольку не хочет, чтобы советская власть победила. А так все остаются при своих. Кстати, в реальной действительности в поединке Фишер — Спасский первый разгромит второго в пух и прах. Чем весьма сильно порадует практически всю советскую еврейскую общественность, которая именно такого исхода и алкала. Думается, от души порадовался за этот результат и Высоцкий.

Но вернемся к хронике событий начала 72-го.

27 января Высоцкий пленял почтенную публику, пришедшую в «Таганку», игрой в спектакле «Гамлет».

3 февраля по ЦТ был вновь показан фильм «Сюжет для небольшого рассказа», где главную женскую роль играла Марина Влади. Однако на момент демонстрации ленты Влади была далеко от Москвы — в Париже. Она уехала туда вскоре после новогодних праздников, чтобы быть возле своей умирающей матери (у нее был рак). Далее послушаем рассказ самой М. Влади:

«Когда я сообщаю тебе (Высоцкому. — Ф. Р.) по телефону, что мы должны решиться отключить аппарат, который искусственно поддерживает ее жизнь, ты отвечаешь то, чего я жду: «Если жизнь больше невозможна, зачем поддерживать ее видимость?» Мы согласны — одна из сестер и я. После долгих споров две другие мои сестры тоже соглашаются, и мы прощаемся с мамой.

Рыдая у телефона, ты все-таки стараешься поддержать меня. В тот февраль семьдесят второго года были рассмотрены все возможные решения. Даже чтобы мне остаться в Москве с детьми. Но очень быстро мы наткнулись на непреодолимые трудности: отсутствие денег и моя работа, которую я хочу и должна продолжать. К тому же моих сестер и друзей приводит в ужас одна только мысль о возможности моего переезда в Москву. А главное — то, что мои дети, с удовольствием проводящие здесь летние каникулы, не хотели бы все-таки окончательно поселиться вдали от Франции…»

8 февраля Высоцкий играл в «Антимирах».

23 февраля по ЦТ показывают фильм «Увольнение на берег», где наш герой сыграл эпизодическую роль — молодого матросика. Однако, несмотря на свои микроскопические размеры, эта роль служит завязкой ко всему сюжету: не попроси герой Высоцкого своего друга (его играл Лев Прыгунов) сходить за него на свидание к любимой девушке, не случилось бы и всего остального, что легло в основу фильма.

6 марта Высоцкий играет в «Гамлете». И в эти же дни получает очередной «от ворот поворот» от киноначальников: ему запрещают сниматься в мосфильмовской ленте «Земля Санникова». Между тем на эту картину актер возлагал большие надежды. Во-первых, там у него была одна из главных ролей — певец Крестовский, во-вторых — вместе с ним должна была сниматься и его жена Марина Влади (в роли жены начальника экспедиции Ильина). Наконец, в-третьих — специально к фильму он подготовил несколько песен: две новые («Белое безмолвие», «Кони-привередливые») и одну относительно новую («Баллада о брошенном корабле»). Эпохальной суждено будет стать второй — про «Коней», — где Высоцкий так мощно описал суть своих внутренних переживаний, что у слушателей, что называется, буквально бежали мурашки по спине…

Однако планам Высоцкого относительно этого фильма так и не суждено будет осуществиться.

В самом начале марта съемочная группа фильма должна была отправиться в экспедицию под Зеленогорск, что на берегу Финского залива (50 км от Ленинграда). Высоцкий ждал вызова из группы, твердо уверенный, что его возьмут (под это дело он специально взял творческий отпуск в театре). Но случилось неожиданное. Вот как об этом вспоминает один из режиссеров фильма — Альберт Мкртчян:

«О замене Высоцкого мне сообщил генеральный директор „Мосфильма“ Николай Сизов. Я спрашиваю: „Чем это Высоцкий не подходит?“ Сизов мне: „Да он такой неинтересный. Нет, не подходит он вам“. Я ему отвечаю, что если режиссер я, то он мне подходит. Тогда уж Сизов прямым текстом мне сказал: „Слушайте, вы что, не понимаете? Он вам не подходит!“ Тут уж я понял, о чем идет речь.

В тот же день я позвонил Высоцкому и узнал, что ночью его песни передавали по «Немецкой волне» и все уже об этом знали. Реакция последовала незамедлительно, его не утвердили. Я спрашиваю: что будем делать? А мы завтра должны были уже на съемки ехать. И все же все были совершенно уверены, что Володю утвердят, и даже билеты на поезд взяли для него и для Марины Влади. У нее был маленький эпизод невесты руководителя экспедиции. Ее впоследствии сыграла Елена Чухрай. Высоцкий спросил, смогу ли я 3 дня не снимать, ждать его. Я пообещал.

Приехали мы в экспедицию на Финский залив, где должны были ледовый поход снимать. А я съемки не начинаю, каждый день придумываю какие-нибудь отговорки. На третий день получаю телеграмму: «Можете взять любого. Меня не утвердили».

Высоцкий ходил к Василию Шауро, тогдашнему идеологическому надзирателю за культурой, домой: пел песни, которые он писал для фильма, и все-таки это не помогло — его не взяли…»

Отметим, что Высоцкий также надеялся на помощь руководителя Экспериментального творческого объединения «Мосфильма» Григория Чухрая, где снимался фильм — кстати, бывшего фронтового разведчика. Но тот предпочел не связываться с начальством и слова за Высоцкого так и не замолвил. Тот потом с горечью заметил: «Струсил… А ведь бывший разведчик». От себя добавим: еще и соплеменник нашего героя — еврей.

Всю горечь от этого события Высоцкий потом излил на бумаге: в письме Станиславу Говорухину он писал: «Я не так сожалею об этой картине, хотя и роль интересная, и несколько ночей писал я песни, потому что (опять к тому же) от меня почему-то требуют тексты, а потом, когда я напишу, выясняется, что их не утверждают где-то очень высоко — у министров, в обкомах, в правительстве, и деньги мне не дают, и договора не заключают. Но возвращаясь к началу фразы, нужно просто поломать откуда-то возникшее мнение, что меня нельзя снимать, что я — одиозная личность, что будут бегать смотреть на Высоцкого, а не на фильм, а всем будет плевать на ту высокую нравственную идею фильма, которую обязательно искажу, а то и уничтожу своей неимоверной скандальной популярностью. Но сейчас, Славик, готовится к пробам Карелов со сценарием Фрида и Дунского, и все они хотят меня, а если такие дела, то мне и до проб не дойти, вырубят меня с корнем из моей любимой советской кинематографии. А в другую кинематографию меня не пересадить, у меня несовместимость с ней, я на чужой почве не зацвету, да и не хочу я…»

Высоцкий окажется прав: в дилогию Евгения Карелова «Я — Шаповалов Т. П.» его тоже не пустят, обрубив его кандидатуру еще на стадии кинопроб. На самом верху посчитают неуместным, чтобы роль красного командира, который прошел путь от рядового до маршала, сыграл полудиссидент Высоцкий. В итоге на главную роль будет приглашен во всем благонадежный Евгений Матвеев. А на роль Крестовского в «Земле Санникова» возьмут Олега Даля. Отметим, что специально для последнего там будут написаны две песни (композитором Александром Зацепиным и поэтом Леонидом Дербеневым: «Есть только миг», «И солнце всходило…»), однако из-за конфликта актера с режиссерами обе будут заново перепеты другим исполнителем — Олегом Анофриевым. Шлягером суждено будет стать одной из этих песен — «Есть только миг». По своей философской сути она чем-то напоминает «Кони привередливые», хотя сравнивать их, конечно же, не стоит: все-таки «Кони» песня личностная, трагическая, а «Миг» — это обобщенный парафраз на тему о смысле земного существования, выраженный в романтической форме.

9 марта Высоцкий играет в спектакле «Добрый человек из Сезуана», 14-го — в «Павших и живых» и «Антимирах», 20-го — в «Жизни Галилея», 21-го — в ночных «Антимирах».

22 марта Высоцкий на несколько дней съездил в Ригу.

29 марта он уже был в Москве, где дал концерт в столичном ГНИИ ХТЭОСе. Именно там впервые на широкой аудитории была исполнена песня «Кони привередливые».

31 марта Высоцкий сыграл «Гамлета» на сцене «Таганки». Несмотря на то что с момента премьеры спектакля минуло уже четыре месяца и было сыграно больше двух десятков представлений, Высоцкий продолжал играть его так, будто это в первый раз. Без сомнения, это был его любимый спектакль. Не случайно в том же 72-м он подвиг его на написание одного из лучших стихотворений — «Мой Гамлет», где вновь, как и в «Конях…», звучала трагическая нота.

Между тем запрет Высоцкого на участие в «Земле Санникова» не повлиял на его вступление в Союз кинематографистов СССР. На протяжении почти трех лет (с июля 69-го) Высоцкий пытался стать членом этого творческого союза, но каждую его попытку торпедировали «сверху», ссылаясь на то, что он, мол, пьет. Причина выглядела смехотворной: в СК чуть ли не половина членов регулярно «закладывали за воротник», а некоторые из его руководителей даже личились от запоев. На самом деле кандидатуру Высоцкого торпедировали из-за его скандальной славы на песенном поприще.

Ситуация стала меняться в лучшую сторону с осени 71-го, когда Брежнев съездил во Францию и там имел рандеву с Мариной Влади. После этого киношные либералы вкупе со своими единомышленниками из ЦК КПСС и взялись пробивать членство Высоцкого в СК. Но шел этот процесс не совсем гладко и имел массу подводных камней. И если бы не кардинальные изменения во внешней политике, произошедшие тогда, трудно сказать, как бы ситуация развивалась дальше.

Дело в том, что тогда происходило очередное ужесточение режима в отношении как коллег Высоцкого (социальных диссидентов), так и диссидентов политических. Еще в декабре 71-го в ЦК КПСС с участием руководства КГБ (Андропова и Цвигуна) было проведено секретное совещание, где чекисты добились принятия репрессивных мер по отношению к наиболее злостным диссидентам из числа политических. После этого уже в январе 72-го начались их аресты в Москве, Вильнюсе, Киеве и других городах. Одновременно был нанесен удар и по одному из самых злостных социальных диссидентов — певцу Александру Галичу.

Он еще в марте 1968 года угодил «на карандаш», когда выступил на фестивале песенной поэзии» Бард-68» в Новосибирском академгородке и исполнил там несколько протестных песен: «Промолчи», «Памяти Пастернака». За это тогда же он подвергнут властями публичной выволочке. Его вызвали на секретариат Союза писателей и сделали первое серьезное предупреждение: мол, внимательнее отнеситесь к своему репертуару. Но он не придал значения этому предупреждению: продолжал давать домашние концерты, которые расходились по стране в магнитофонных пленках Одна из этих записей стала для Галича роковой.

Согласно распространенной легенде, все началось осенью 71-го. Тогда дочь члена Политбюро Дмитрия Полянского Ольга выходила замуж за актера «Таганки» Ивана Дыховичного, и именно там ее отец услышал песни Галича на магнитофонной пленке (до этого, как ни странно, он никогда их не слышал). Услышанное настолько возмутило Полянского, что он поднял вопрос об «антисоветских песнях» Галича на Политбюро. Возмутиться было чему, поскольку Галич, в отличие от Высоцкого, «эзопова языка» не признавал и резал правду-матку со всей прямотой. То есть если Высоцкий представлял из себя романтического сопротивленца, то Галич — злого и желчного. Как восторженно писал поклонник творчества последнего Е. Эткинд: «Никто не обнаружил бесчеловечную суть советского государства, как Галич. Никто с такой афористической отчетливостью не показал того, что можно назвать парадоксом советского человека: он одновременно триумфатор и раб, победитель и побежденный, герой и ничтожество…»

Кстати, именно за эту злость сам Высоцкий Галича недолюбливал и в последнее время не только всячески избегал встреч с ним (до этого все было иначе и в 68-м Высоцкий даже пел у Галича дома), но и не любил, когда кто-то их сравнивал. Еще сильнее Галича недолюбливали в партэлите, так как он совершил в ее понимании тяжкий грех: будучи всячески обласканным властями (преуспевающий драматург, киносценарист, имеющий в своем аресенале даже премию КГБ за лучший киносценарий), прилюдно плюнул этой власти в лицо. В песнях своих Галич шел, что называется, напролом, норовя ударить прямо в темя:

Или вот еще такие строчки:

Более чем конкретный выпад против престарелых членов Политбюро. У Высоцкого, повторимся, все было более тонко — так завуалированно, что не сразу подкопаешься. Многие демократы до сих пор ставят ему это в вину. Например, журналист Марк Дейч в наши дни заявит: «Смелость Высоцкого была строго дозирована и существующего у нас порядка вещей не затрагивала». Однако Высоцкий делал это сознательно. Как он пел в своей песне 71-го года «Мои похорона»: «Кто не напрягается, тот много меньше подвергается и много дольше сохраняется». Вот Высоцкий и сохранился чуть дольше, чем Галич.

У последнего даже в бытовых песнях присутствовала ярко выраженная антисоветская (а иной раз и русофобская) составляющая. Например, в цикле песен про Клима Петровича Коломийцева, «мастера цеха и члена бюро». В одной из этих песен этот самый Клим недоумевает, почему неловко наделить званием победителя социалистического соревнования фабрику, изготовляющую колючую проволоку на весь социалистический лагерь.

Между тем в этой легенде с Полянским безусловно есть некие подводные камни. Как мы помним, этот человек являлся одним из сторонников «русской партии» в высших советских верхах и прекрасно был знаком как с самим Галичем, так и с его творчеством. Однако до конца 71-го он почему-то мирился с ним. Что же подвигло Полянского резко форсировать события? Судя по всему, свадьба дочери была всего лишь удобным предлогом. На самом деле подоплека происходящего скрывалась в глубинах большой политики — в той самой стратегии Кремля, когда одних диссидентов зачищали, а других — поощряли. Из «социальных» в число первых вошел Галич, в число вторых — Высоцкий. Как говорится: Боливар не выдержит двоих.

29 декабря Галича исключили из Союза писателей, а полтора месяца спустя и из другого Союза — кинематографистов. Высоцкого, наоборот, 30 марта 1972 года в означенный Союз приняли. И это была отнюдь не случайность, а запланированная акция со стороны тех, кто «крышевал» нашего героя. Об этом говорят как совпадения дат, связанные с Галичем, так и с диссидентами. Ведь в тот же день, когда нашего героя приняли в СК, собралось на свое очередное заседание Политбюро ЦК КПСС и впервые целиком посвятило его вопросу о диссидентах. Докладывал шеф КГБ Андропов, выступление которого было достаточно резким. Не менее решительно выступили против диссидентов и другие члены Политбюро: Брежнев (он назвал диссидентов подонками человеческого общества), Суслов, Подгорный, Шелепин, Гришин и др. Однако самое интересное, что эта решительность не вылилась в такие же действия. Вот как об этом пишет историк А. Шубин:

«На заседании 30 марта 1972 года члены Политбюро подняли вопрос о вождях оппозиции. Арестовать П. Якира и И. Дзюбу — это, конечно, хорошо. Но что делать с Сахаровым и Солженицыным? Гришин поставил вопрос, который обошел Брежнев: «Я думаю, что надо с Якиром и с Солженицыным просто кончать». Нет, Гришин не был кровожаден, просто он хотел решить назревшую проблему: «Другое дело, как кончать. Надо внести конкретные предложения, но из Москвы их надо удалить. То же самое и с Сахаровым. Может быть, с ним надо побеседовать, я не знаю, но надо тоже кончать как-то с этим делом, потому что он группирует вокруг себя людей».

Посетовав на Хрущева, который поднял на щит этих «подонков», члены Политбюро стали обсуждать возможность отправить диссидентов в ссылку. Правда, закон требовал суда для любого наказания — не сталинские времена. А судебный процесс — это новый скандал. Проблема.

И тут вскрылись разногласия по поводу отношения к самим диссидентским вождям. Суслов считал, что «агитировать Сахарова, просить его — время прошло». Подгорный, обрушившись на Солженицына, насчет Сахарова не согласился: «Что касается Сахарова, то я считаю, что за этого человека нам нужно бороться». Его поддержал и Косыгин, который предложил к тому же упирать не на карательную, а на политико-воспитательную работу и в итоге сделал «крайним» Андропова: «С этими лицами должен решать вопрос сам т. Андропов в соответствии с теми законами, которые у нас есть. А мы посмотрим, как он этот вопрос решит. Если неправильно решит, то мы поправим его». Андропов никак не хотел быть крайним: «Поэтому я и советуюсь с Политбюро». В итоге инициативу взял в свои руки Подгорный, который претендовал в это время на роль главного специалиста в Политбюро по вопросам законодательства и законности: «Надо поручить мне, т. Андропову… еще раз разобраться». Андропов был рад прикрыться авторитетом Подгорного от других вождей…»

Короче, на том заседании Политбюро было решено не трогать верхушку айсберга (Солженицына, Сахарова и др.), а сосредоточить главные удары на более мелких фигурах (П. Якир, В. Красин, И. Дзюба и др.). Судя по всему на это решение повлияли события, которые разворачивались на внешнеполитическом направлении, а именно: сближение США и Китая (в конце февраля президент США Ричард Никсон нанес визит в Пекин). Это настолько встревожило Кремль, что он стал искать пути таких же контактов с американской администрацией. Естественно, добиться этого, преследуя у себя видных диссидентов, которых «крышевали» Штаты, было нереально. Поэтому и было решено нанести удар по диссидентскому авангарду, а не по штабам. Параллельно с этим началась раздача «пряников» инакомыслящим из среды творческой интеллигенции (чтобы они не поддерживали диссидентов), в число которых попал и Владимир Высоцкий: 30 марта его приняли в Союз кинематографистов, а 6 апреля ему был вручен членский билет.

Видимо, подоплека всех этих событий не была секретом для Высоцкого, и внутренне он понимал, что впереди его теперь ждут значительные перемены. И, несмотря на то, что общий взгляд на свою судьбу у него по-прежнему оставался трагическим (что нашло свое отражение в песнях того года «Кони привередливые», «Мой Гамлет»), он в то же время торопил события, надеясь в буре завтрашних страстей обрести новые стимулы для творчества.

3 апреля Высоцкий выступил с концертом в столичном НИИ растениеводства.

8 и 12 апреля он съездил в Мытищи, где в НИИОХе дал еще два концерта. 20 апреля сценой для него стал ДК имени Ногина, где он дал полуторачасовое представление для работников Министерства морского флота. Народу в ДК набилось под завязку, причем на концерт полуопального певца пришли даже большие начальники со своей свитой. Высоцкий, который обычно начинал свои выступления с военных песен, на этот раз изменил своей традиции, учтя специфику публику — спел несколько «морских» вещей: «Корабли постоят…», «Песня о капитане», «Еще не вечер», «Свой остров». Однако зал реагировал на эти, близкие по теме, вещи довольно вяло. Видимо, устав после трудового дня, народ жаждал по-настоящему расслабиться, а его вместо этого «грузили» проблемными песнями. Высоцкий это понял, сказал: «Я чувствую, что морская тематика вам не очень — перехожу к другой. Я спою вам несколько шуточных песен. Они не имеют отношения к морю никакого…» И спел несколько вещей со спортивным уклоном: «Утреннюю гимнастику», «Песенку про метателя молота», «Про сентиментального боксера», «Про прыгуна в высоту», «Марафон». Затем вновь вернулся к морской теме — спел «Человек за бортом». После чего пошла «солянка» — песни на разную тематику: «Баллада о гипсе», «Песенка про йога», «Про переселение душ», «Я не люблю», «Песенка о слухах», «Песня плагиатора», «Жираф», «Милицейский протокол», «Песня о новом времени», а в конце выступления исполнил свежую двухсерийную «Честь шахматной короны». Закончил Высоцкий свое выступление песней «Парус».