"Архимандрит Киприан Керн. Взгляните на лилии полевые...(Курс лекций по литургическому богословию) " - читать интересную книгу автора

клобук. Великий постник, молитвенник, человек особой духовной жизни, уже
увидевший те высоты и лазурные, светлые дали, которые видимы им, этим
полуземным людям, этим ангелам во плоти, живущим уже не здесь.
Особое настроение созидалось у меня. Светлой, лунной ночью на
винограднике, в шалаше, лежа на скамейке и отдыхая от службы в церкви и
дневного зноя, задумывался я над этой особой тихой жизнью. Истосковалась
душа, в изгнании сущая, по этим нашим белым русским обителям, по ските,
пустыньке, по старцам и схимникам, по ночной службе и сладкопению, по
аромату монастырского жития. Здесь, вдали от полей и лесов Святой России,
среди хоть и братского, православного народа, но не знающего этой красоты,
не ведавшего ее, не видавшего этих белых оград и темных келлий, - здесь
особенно остро чувствовалась тоска по русской святости, возможность хоть
приблизительного, хоть далекого воспоминания о ней. Среди сербских
монастырей, среди пустых келлий и заглохших, запыленных церквей особенно
ярко ощущалось это настроение, эта монастырская, тихая жизнь. Виделось,
конечно, только светлое, недочеты почти не замечались.
Ранним утром, до солнечного восхождения, шел я из шалаша, сбивая росу,
в церковь к заутрене. Иеромонах сутулой походкой приближается к колокольне и
мерными ударами созывает братию в храм. Тянутся черные тени, раскланиваются
по сторонам и уже стоящему святителю, и идут на клиросы. Вникая звучащим с
клироса, читаемым из толстых книг канонам, поучениям, псалмам, вслушиваясь в
эту неизреченную глубину православной сокровищницы, взирая своими немощными,
худыми очами в лик Православия душа моя озарялась тихим благодатным светом
богодухновенных молитв и песнопений, переживая особое чувство полноты
церковности.
И часто за время моего пребывания в монастыре, зайдя в церковь ранее
службы или оставаясь там после службы, я видел стоящего на клиросе с
опущенными ресницами и надвинутым клобуком святителя, который долго
просматривал и перекладывал эти толстые книги в желтых переплетах. Его
маленькие руки переворачивали страницы плотной, шершавой бумаги, глаза
пробегали по строкам черного и красного письма. Подолгу, упиваясь стилем и
образностью этих слов, он взирал на эти много-много раз перечитанные и
пропетые строки, пересыпал из руки в руку полные пригоршни самоцветных
камней.
Я думал: "Вот я, приподнимая эту златотканную завесу из потемневшей от
времени парчи божественных слов, заглядывая в эти глубины, трепетно,
прикровенно познаю и принимаю в себя эти лучи неземной красоты, несмотря на
свое неведение, немощь, полную приверженность к тяжелой мирской, земной
жизни. Это - для меня, далекое, знакомое, но почти забытое, почти неведомое,
таинственное откровение божественных глаголов, для меня, для моей
ничтожности. Но он?... Этот святитель, постник, молитвенник, подвижник, этот
маленький сутуловатый монах, что ищет он в этих книгах? Неужели же он, в
своих молитвенных подвигах внимающий неземной ангельской песни, неужели и он
ищет того же, неужели же и ему эти книги - откровение?"
Вспоминается рассказ об одном разговоре с отцом Иоанном Кронштадтским.
На вопрос отцу Иоанну, откуда у него такая вера, он ответил: "От частого
служения литургии и вседневного чтения Миней", не Четьих-Миней, а
богослужебных книг, служб нашим святым и нашим праздникам. Вот откуда такая
вера! Вот откуда то особое настроение! И эти, сколь близкие и родные еще
издавна, толстые книги, стали еще ближе, еще дороже. Стали нужнее. В них