"Елена Келлер. История моей жизни " - читать интересную книгу автора

звали мотыльковыми лилиями за их нежные лепестки, похожие на крылья бабочек.
Но розы... они были прелестнее всего. Никогда потом, в оранжереях Севера, не
находила я таких утоляющих душу роз, как те, увивавшие мой домик на Юге. Они
висели длинными гирляндами над крыльцом, наполняя воздух ароматом, не
замутненным никакими иными запахами земли. Ранним утром, омытые росой, они
были такими бархатистыми и чистыми, что я не могла не думать: такими,
наверное, должны быть асфодели Божьего Райского сада.
Начало моей жизни походило на жизнь любого другого дитяти. Я пришла, я
увидела, я победила - как всегда бывает с первым ребенком в семье.
Разумеется, было много споров, как меня назвать. Первого ребенка в семье не
назовешь как-нибудь. Отец предложил дать мне имя Милдред Кэмпбелл в честь
одной из прабабок, которую высоко ценил, и принимать участие в дальнейшем
обсуждении отказался. Матушка разрешила проблему, дав понять, что желала бы
назвать меня в честь своей матери, чье девичье имя было Елена Эверетт.
Однако по пути в церковь со мной на руках отец это имя, естественно,
позабыл, тем более что оно не было тем, которое он всерьез рассматривал.
Когда священник спросил у него, как же назвать ребенка, он вспомнил лишь,
что решили назвать меня по бабушке, и сообщил ее имя: Елена Адамс.
Мне рассказывали, что еще младенцем в длинных платьицах я проявляла
характер пылкий и решительный. Все, что делали в моем присутствии другие, я
стремилась повторить. В шесть месяцев я привлекла всеобщее внимание,
произнеся: "Чай, чай, чай", - совершенно отчетливо. Даже после болезни я
помнила одно из слов, которые выучила в те ранние месяцы. Это было слово
"вода", и я продолжала издавать похожие звуки, стремясь повторить его, даже
после того, как способность говорить была утрачена. Я перестала твердить
"ва-ва" только когда научилась составлять это слово по буквам.
Мне рассказывали, что я пошла в тот день, когда мне исполнился год.
Матушка только что вынула меня из ванночки и держала на коленях, когда
внезапно мое внимание привлекло мельканье на натертом полу теней от листьев,
танцующих в солнечном свете. Я соскользнула с материнских колен и почти
побежала к ним навстречу. Когда порыв иссяк, я упала и заплакала, чтобы
матушка вновь взяла меня на руки.
Эти счастливые дни длились недолго. Всего одна краткая весна, звенящая
щебетом снегирей и пересмешников, всего одно лето, щедрое фруктами и розами,
всего одна красно-золотая осень... Они пронеслись, оставив свои дары у ног
пылкого, восхищенного ими ребенка. Затем, в унылом сумрачном феврале, пришла
болезнь, замкнувшая мне глаза и уши и погрузившая меня в бессознательность
новорожденного младенца. Доктор определил сильный прилив крови к мозгу и
желудку и думал, что я не выживу. Однако как-то ранним утром лихорадка
оставила меня, так же внезапно и таинственно, как и появилась. Этим утром в
семье царило бурное ликование. Никто, даже доктор, не знал, что я больше
никогда не буду ни слышать, ни видеть.
Я сохранила, как мне кажется, смутные воспоминания об этой болезни.
Помнится мне нежность, с которой матушка пыталась успокоить меня в
мучительные часы метаний и боли, а также мои растерянность и страдание,
когда я просыпалась после беспокойной ночи, проведенной в бреду, и обращала
сухие воспаленные глаза к стене, прочь от некогда любимого света, который
теперь с каждым днем становился все более и более тусклым. Но, за
исключением этих беглых воспоминаний, если это вправду воспоминания, прошлое
представляется мне каким-то ненастоящим, словно кошмарный сон.