"Джакомо Джироламо Казанова. История моей жизни " - читать интересную книгу автора

прогулки. А юная О'Морфи попала из рук Казановы в постель короля благодаря
написанному с нее портрету, понравившемуся монарху (сказочный сюжет о любви
по портрету превратился во вполне современную историю о выборе девицы по
изображению). "Его Величество поселил ее на квартире в Оленьем парке, где
положительно держал свой сераль".
Конечно, на этом фоне аппетиты Казановы кажутся весьма скромными.
Почему же его мемуары Стефан Цвейг назвал "эротической Илиадой"? Почему
столь непристойными казались они буржуазно-чопорному XIX веку?
Потому, что это не традиционные мемуары государственного мужа или
писателя, где любовные увлечения - только фон. Как в романе, любовь - один
из высших смыслов существования Казановы, она и делает его великим. Но здесь
нет и не может быть финальной свадьбы, вознаграждения добродетели и
развенчания порока. Естественное чувство свободно и бесконечно, в нем самом
его оправдание. "Я любил женщин до безумия, но всегда предпочитал им
свободу".
Кроме того, изменились представления о литературной норме: романы Андре
де Нерсиа или маркиза де Сада, созданные на исходе эпохи Просвещения,
гораздо неприличнее, не говоря уже об откровенно порнографических книгах
типа "Картезианского привратника" (1745), изъятых у Казановы инквизиторами
при аресте. Во французской литературе XVIII века, от Кребийона-сына до
Лакло, была подробно разработана теория соблазнения, "наука страсти нежной"
(главный постулат ее - улучить подходящий "момент" и решительно им
воспользоваться, признавать женскую добродетель на словах, а не на деле).
Разумеется, Казанове она была хорошо знакома, и он охотно завязывает с
женщинами психологическую игру, смешит, интригует, смущает, заманивает,
удивляет (таковы, скажем, его приключения с г-жой Ф. на Корфу, К. К. в
Венеции, м-ль де ла М-р в Париже). "Уговаривая девицу, я уговорил себя,
случай следовал мудрым правилам шалопайства", - пишет он об одержанной
благодаря импровизации победе. Как в комедиях того времени, он может
перерядиться слугой, чтобы проникнуть к даме. Но чаще все происходит гораздо
проще, как с какой-нибудь Мими Кенсон: "Мне сделалось любопытно, проснется
она или нет, я сам разделся, улегся - а остальное понятно без слов". В
ситуациях, когда Печорин, почитавший себя великим сердцеедом, украдкой
пожимает даме ручку, Казанова лезет под юбку.
Знаменитый авантюрист был в каком-то смысле искренней героев
французской прозы XVIII века - бесчисленных "удачливых" крестьян и
крестьянок, щеголей, создававших себе репутацию любовными успехами. Он
гораздо скромнее либертенов Сада, он отказывается участвовать в больших
коллективных оргиях. Для Казановы не существует трагической антитезы
"высокая" - "продажная" любовь, погубившей счастье кавалера де Грийе и
Манон Леско. Возвышенное чувство и плотская страсть, искренние порывы и
денежные расчеты связаны у него воедино. Ненасытная жажда приключений влекла
Казанову к новым победам, и в этом его записки близки к "Мемуарам" маркиза
д'Аржанса (1735), который начал свою литературную деятельность с того, чем
другие ее заканчивают, описав в романическом духе свои юношеские похождения
(как и наш герой, он побывал адвокатом, офицером, дипломатом, наделал
долгов, сорвал банк, путешествовал по Франции, Италии, Испании, ездил в
Африку, Константинополь, соблазнил полтора десятка дам и девиц) 1.
Любовь была для Казановы не только жизненной потребностью, но и
профессией. Он часто употребляет традиционные литературные метафоры,