"Борис Казанов. Полынья [H]" - читать интересную книгу автора

ровная, гладкая поверхность, на которой не оставалось ни одной щели: они
были выровнены грунтом, который был мастерски нанесен шпателем - плоской и
гибкой стальной лопаточкой с косым срезом. А на палубе, на чистом куске
мешковины, были разложены кисти. Кокорин знал, что в кладовке Кутузова
имелись кисти из беличьих, барсучьих, хорьковых и других волос, но сегодня
боцман выбрал свиные, изготовленные из лучшей хребтовой белой щетины. А
неподалеку в новеньких котелках, налитых под край, выстаивалась краска,
которой собирались покрыть "Кристалл". Кокорин как старпом, поднявшийся на
высоту штурманского мостика от палубной доски, понимал в ней толк и уже
издали по пенному сиянию, как бы переливавшемуся через котелки, понял, что
взята краска самого низкого номера (чем ниже номер, тем сорт белил лучше).
Но все-таки оценить ее сумел лишь тогда, когда матрос Величко по знаку
боцмана, поручившего ему пробный мазок, отделился от остальных и, взяв с
мешковины не круглую, а разделочную кисть, плоскую, из отдельных кисточек,
вставленных в металлическую оправу, и обмакнув ее, сухую, с трепещущими от
волнения волосками, в пенный раствор, провел одним движением, без отрыва
руки, на выпуклости переборки влажную полосу. И она, эта пенная полоса,
отсветила в сумраке воздуха таким чистым зеркальным лучом, что Кокорин
сглотнул слюну и отчего-то перестал на матросов смотреть. Этого мазка с
него было достаточно, и он прошел к боцманской кладовке, с откинутой
крышкой, заглянув туда, где уже все было приготовлено к завершению
церемониала: стояли котелки, наполненные льняным маслом, в котором
разгоряченные от работы кисти могли, погрузившись, блаженно замереть на
целые сутки, восстановив утраченные силы, сохранив эластичность своих
волос, чтоб потом, протертые в горячем скипидаре, высушенные и
пересыпанные нафталином от моли, улечься в деревянном ящике до следующего
праздника.
Сам Кутузов себя от покраски отстранил, только поглядывал, как красят
другие. Однако не бил баклуши, и Кокорин, воспринимая его со все
возраставшим недовольством, смотрел, как боцман, словно жонглер, вертит на
палубе объятые пламенем котелки, выжигая из них старую краску. У Кутузова
в подшкиперской отыскалось бы, наверное, еще с десяток новых котелков, ни
разу не использованных, и казалось бы, чего их терпеть? Но вот же возился
с хламом, и в этом тупом проявлении исконной боцманской скупости
просматривалось не только непоколебимое убеждение, что любая вещь, будь
она хоть помятый жестяной котелок, должна служить до последнего срока.
Здесь чувствовалась целая жизненная позиция: как будто сам вид недавно
заскорузлых, а теперь лучезарно сверкавших котелков давал Кутузову ту
устойчивость жизненного равновесия, с которой он мог отстраниться от всего
того, что лежало за пределом его обязанностей: не жглось, не вязалось, не
мылось, не придавало судовому общежитию идеальный морской порядок. И более
того: этим своим отношением Кутузов даже. приобретал какой-то моральный
перевес над теми, кто душевного отстранения не имел.
Над Кокориным, например.
Осмыслив незавидность своего положения, открывшегося ему в повседневной
мелочи, Кокорин уныло повернул обратно. Но все же вид простой здоровой
работы, выполняемой с удовольствием, подействовал на старпома
успокаивающе. С утра настроившись на что-то необыкновенное, он был сейчас
про себя изумлен, что и здесь, в Полынье, оказывается, можно заниматься
рядовым делом и даже ставить его на первое место. Оно, это дело, и было