"Эммануил Генрихович Казакевич. Приезд отца в гости к сыну (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

девушки из аула. За ней ненадолго бросался кто-нибудь из мужчин, зажав
между зубов лезвие столового ножа, он шел за ней как привязанный, и
лезгинка неожиданно вызывала общий смех, когда ее выплясывал озорной русак
со вздернутым носом и скуластым слабобородым лицом.
Понемногу люди и вся комната в целом приобрели тот же вид, что и стол
после ужина, когда все кушанья потеряли первоначальную пышность и
благообразие: все салаты разрушены, все пирожки надкусаны, все тарелки
перемазаны, все блюда перемешаны. Иными словами, началась та чересполосица
разумных речей и полнейшей белиберды, громкого пенья и беспричинного
смеха, та полупьяная добродушная несуразица, которая является высшей
точкой каждой большой вечеринки.
В этих обстоятельствах одна только Дарья Алексеевна неизменно
оставалась на посту. Она уложила спать малышей. Она тихонько выпроводила
Марину и ее подруг в другую комнату заниматься (Витя Пименов ускользнул
вслед за ними). Она начала уносить остатки ужина, чтобы сервировать чай,
при этом не забыв - добрая русская душа! - оставить на столе недопитые
бутылки.
Еще один человек, кроме Дарьи Алексеевны, был совсем трезв и ясен -
сам хозяин дома Иван Ермолаев.
Иван сегодня почти не пил, не был, как обычно, вдохновителем общего
веселья, не плясал в паре с Любовью Игнатьевной "русского" и не следил с
орлиной зоркостью за пустыми рюмками и тарелками друзей. Он был сегодня
тихий и трезвый, молчаливо и ласково поглядывал на всех и в особенности на
своих домашних. И вид у него был строже, чем всегда, в новом, еще
ненадеванном черном костюме из отличной шерсти "с выработкой". Этот новый
костюм, о котором толковалось давно, произвел впечатление на всех,
особенно на модницу Екатерину Степановну: она обратила всеобщее внимание
на то, как черное к лицу Ивану, светлому блондину, какой он в черном
стройный и элегантный, и глядела на Ивана еще умильней, чем обычно.
Понравился костюм и Тимофею Васильевичу, который, потрогав материю,
причмокнул языком.
От отца Иван не отходил ни на шаг, иногда обнимал его одной рукой за
плечи, обращал его внимание на чью-либо шутку или смешной рассказ и, перед
тем как смеяться шутке или смешному рассказу, глядел на отца
вопросительно - понял ли тот, - и сам начинал смеяться не прежде, чем
начинал улыбаться отец, ухватив соль остроты. Изредка Иван поднимался и,
потрепав отца по плечу - ненадолго, мол, - уходил из столовой - просто
так, от усталости трезвого среди выпивших. В соседней комнате Марина и ее
подруги готовились к зачету. Витя Пименов, уже сдавший зачет раньше, сидел
на подоконнике и смотрел на Марину, отрываясь от этого занятия только
затем, чтобы объяснить непонятное место в учебнике: он был отличником и
славился своими способностями; и казалось удивительно и трогательно, как
он в одно мгновение, все с тем же очарованным видом переключается от любви
к металловедению.
Рассеянно улыбаясь, покидал Иван эту комнату и входил в другую, где
на широкой кровати спали все трое маленьких. Звуки вальсов и топанье ног
почти не доносились сюда. Иван стоял и смотрел на детей, слабо освещенных
светом маленького ночника, и давал себе слово, что никогда от них не
уйдет, не бросит семью, не оставит их без отца; года четыре тому назад он
увлекся одной докторшей из заводской поликлиники и некоторое время был