"Нина Катерли. Коллекция доктора Эмиля (Авт.сб. "Окно")" - читать интересную книгу автора

Лаптеву, легко присела на корточки и принялась гладить Динку по голове,
возбужденно повторяя:
- Кто же это такой? Кто же это у нас такой?
Потом она выпрямилась, неожиданно протянула Лаптеву узкую руку, которую
он ошеломленно пожал, и торжественно, как будто открывает первый урок,
произнесла:
- Сегодня я беру назад все дурные слова, какие когда-либо говорила по
вашему адресу. Более того, я прошу у вас прощения. Я в вас ошиблась.
Человек, подобравший и пригревший бездомное существо, - тут она
наклонилась и опять погладила указанное существо, которое завиляло
хвостом, - это настоящий человек. Если бы вы, Фима, привели из
собаководства какого-нибудь медалиста с родословной, я, конечно, тоже бы
вас одобрила, так как люблю животных, но этот поступок... Породистых собак
очень часто держат из тщеславия, а таких - только из любви. Только! Можете
рассчитывать на мою помощь и в добрый, и в черный час.
Покивав самой себе, Антонина Николаевна горделиво распрямилась,
поднялась вместе с Лаптевым на площадку, отперла ему дверь и только после
этого вспомнила о своем ведре.
С этого дня к телефону Лаптева приглашали таким голосом, будто это
событие - исключительно большая радость для всего человечества. Более
того, было решено, что Тоня, девушка из "Невских зорь", которая всегда
приходила к Антонине Николаевне делать уборку, вымоет и приведет в порядок
комнату Лаптева: "Что вы? Что вы? Конечно же, одинокому мужчине, занятому
научной работой, трудно, невозможно следить за хозяйством, а жизнь в
неуюте - какая же это жизнь?" А совместные чаепития с вареньем и
пряничками, только что испеченными по новому рецепту, который привезла из
заграничной поездки знакомая учительница французского языка! Не говоря уже
о тихих вечерних беседах, расспросах, раньше Лаптеву как-то никогда не
приходилось рассказывать о себе - не было слушателя, которому было бы
интересно. А тут представьте: холодный ноябрьский вечер за окном незаметно
переходит в ночь. Антонина Николаевна, блестя спицами, вяжет, слушая
эпопею Лаптева о детстве, о школе, где его называли, конечно же, Лаптем,
или о том, как Рыбаков в прошлом году посчитал ниже своего достоинства
прийти к нему, Ефиму, на день рождения.
Антонина Николаевна слушает, кивает, иногда вставляет какое-нибудь
замечание: "Люди, в сущности, очень разные, Фима, очень". Или: "В нашей
юности все было не так - дружили семьями, собирались, музицировали. Играли
в фанты, во флирт, да, да! Это была такая игра, очень милая и
целомудренная..."
А иногда они просто молчали, каждый думал о чем-нибудь, и Лаптеву было
уютно и тихо на душе, исчезло ощущение сиротства и неприкаянности, а
Динка, дремавшая у ног, положив свою морду на туфли Лаптева, усиливала это
ощущение прочности, надежности и покоя.
Антонина Николаевна как-то сказала Лаптеву, что в детстве у нее была
такая же - ну как две капли! - собака, первая в жизни ее собственная
собака, исчезнувшая при загадочных обстоятельствах из запертого дома.
Кухарка - тогда, знаете, еще были кухарки, - рыдая, клялась, что дело не
обошлось без нечистой силы.
- Даже ушла от нас. Взяла расчет, - закончила Антонина Николаевна.
- А куда же все-таки девался пес? - спросил Лаптев.