"Валентин Петрович Катаев. Я, сын трудового народа... (Повесть)" - читать интересную книгу автора

холодного железа и каменного угля наполнил кузню. Сразу стало печально и
скучно. Семен машинально перекрестился и вышел, осторожно притворив за собой
дверь - широкую, как ворота.
Тут, возле двери, должен был лежать жернов, знакомый с детства. И
верно: жернов лежал на своем месте. И тотчас Семен вспомнил, как интересно
бывало летом, хорошенько натужившись, приподнять этот жернов с травы и
заглянуть, что под ним делается. А под ним всегда кишел и копошился целый
мир каких-то бесцветных, прозрачных червячков, личинок, букашек и бледно
прорастали жалкие, лишенные солнечного света корешки и травинки, такие же
бесцветные, как и эти червячки.
Сейчас, хотя уже начиналась весна, камень еще крепко вмерз в землю.
Стало опять печально и скучно.
Но яркий февральский день был так прелестен, - он весь казался вылитым
из чистейшего льда: синий в тени и текучий, сверкающий на солнце, - что
Семен веселым командирским взглядом окинул свой двор и, заметив посредине
двора смерзшуюся кучу навоза, которому здесь было не место, взялся за вилы.
Отвыкнув от настоящей полезной работы, - ведь не работа же для
человека, на самом деле, все время ездить и ездить со своим орудием по чужим
полям, копать блиндажи и, припав глазом к панораме, торопливо искать точку
отметки, а потом, по команде орудийного фейерверкера: "Третье, огонь!",
дергать за шнур и отскакивать от оглушившей и ослепившей пушки, - отвыкнув
от настоящей полезной работы, Семен с удовольствием поднимал вилами легкие
пласты навоза и переносил их за сарайчик.
Иногда он останавливался и, вытирая рукавом лоб, думал: "Нет, за такого
самостоятельного человека можно смело отдать наикращую дивчину на селе!" Эта
дума и подогревала его в работе.
Выпуклые глаза девушки, черные и блестящие, как вишни, ее сморщенный от
улыбки носик не выходили у него из ума. Чем ниже склонялось солнце, тем
настойчивей становились думы Семена. Нетерпеливое беспокойство охватило его.
Между тем с улицы к плетню то и дело подходили соседи повидаться с
Семеном. Этого также требовал обычай. Подходили, не торопясь, на согнутых
ногах один за другим старики, любопытные, как бабы, в просторных ватных
пиджаках, просаленных, вытертых до глянца, и в лохматых бараньих шапках,
насунутых на лохматые брови. Переложив стариковскую палку из правой руки в
левую, они протягивали Семену через плетень сложенную дощечкой черствую руку
и говорили, сочувственно кивая: "Семену Федоровичу", или: "Нашему кавалеру",
или: "Бог помощь".
Не выпуская из рук вил, Семен подходил к плетню, где на боку стояла
исправная борона с зубьями, увешанными глечиками, и здоровался с людьми,
отвечая на вопросы и восклицания. Отвечать требовалось бойко, за словом в
карман не лезть, в чем также был признак человека самостоятельного и
свойского.
- Григорию Ивановичу, - отвечал Семен старикам, снимая папаху и
почтительно кланяясь. - Дал бог побачиться. Взаимно и вам, Кузьма
Васильевич.
Подходили бабы, любопытные, как старики. Их приветствия были не так
церемонны и простосердечны и содержали в себе порядочную порцию женского
перца: "Здравствуйте, Семен Федорович! Очень приятно вас видеть. Слава богу,
что вы наконец возвратились. Мы уже думали, что вы как погнались за немцем,
так доси бегаете. А это, говорят люди, он за вами бегает. Ну, слава богу". -