"Загадка Красной вдовы" - читать интересную книгу автора (Карр Джон Диксон)

Глава 20 Г. М. СИДИТ И ДУМАЕТ

На Лондон опустилась настоящая весенняя ночь, хотя был март. Многочисленные окна длинной комнаты на чердаке дома Г. М. на Брук-стрит были открыты. Г. М., без воротничка, с чашкой скверного кофе под рукой, примостился на краешке ветхого дивана. Как всегда, он посасывал давно потухшую трубку. Мастерс сидел на том же диване со стаканом пива. Напротив него, через стол, Терлейн склонился над доской, заполненной картонными квадратиками с номерами и названиями боевых судов. Если верить балансировавшим на высоченной стопке книг часам, было полчетвертого утра.

– Атакую, – сказал Терлейн и передвинул субмарину. – Слушайте, вы же не хотите сказать, что он признался?

Г. М. упомянул Всевышнего, а затем чертову мать.

– Подбил, – уныло признал он, показал Терлейну на свой легкий крейсер, затем убрал его с доски. – В чем признался? Кто «он»? О чем вы?

Мастерс в возмущенном изнеможении откинулся на спинку дивана.

– Зачем вы притворяетесь? Вы же знаете, – сказал он. – Мы с доктором сидим тут всю ночь, слушаем ваше ворчание (извините, сэр, но все, что я говорю, – чистая правда), потому что хотим что-нибудь услышать об Арнольде. Мне же нужно что-то написать в отчете. – Он повернулся к Терлейну и мрачно сказал: – Он признался, сэр. Только в одном случае он бы и стал говорить – он подумал, что умирает. Если бы не это, он протащил бы нас через все суды, и не исключено, что выиграл бы дело – несмотря на то что играл бы против сэра Генри. У нас против него было меньше улик, чем против лорда Мантлинга… Но он смог дотянуться до жестянки с острым краем и располосован себе запястья. В решительный момент у него сдали нервы, несмотря на то что убивал он с полным хладнокровием. Он решил, что скоро умрет. Он попросил позвать священника и коменданта и холодно, по-деловому сказал, что хочет сделать заявление. Ему не сказали, что он выживет. Теперь уж его точно повесят. И между нами, едва ли его смерть будет очень уж сильно отягощать мою совесть. Сэр Генри, скажите…

Г. М. резко отодвинул доску в сторону.

– Я потрачу десять минут, – ворчливо сказал он, – на то, чтобы помочь вам написать свой отчет. Но я не хочу говорить об этом. Нет, Мастерс, я не жеманюсь – я действительно не хочу говорить об этом. Данное дело не принадлежит к числу моих успехов. Я не только с самого начала его запутал, я еще проглядел неуклюжий трюк, который Арнольд использовал впоследствии. Я должен был его сразу вычислить – и, к собственному стыду, не смог. Вы уже поняли, надеюсь, что в деле есть один факт – один неопровержимый, абсолютный факт, – который с всесокрушающей определенностью указывает на то, что Арнольд – единственный, кто мог бы совершить оба убийства. Да. Но чтобы дать вам возможность еще раз все обдумать, я начну свой анализ сначала.

Он заморгал, когда снизу послышались крики. Крики все приближались, под чьими-то шагами загрохотала гулкая лестница, ведущая на чердак. Открылась дверь, и в щели показалась голова сэра Джорджа Анструзера.

– А вот и я, – сказал баронет. – Надеюсь, я не опоздал. Вы велели прийти в четвертом часу. Во что играете? У вас в доме что, больше никого нет? Мне пришлось самому найти путь наверх.

– Итак, – злорадно сказал Мастерс, – вы не хотите говорить об этом, сэр Генри? И вы не собрали здесь всех нас, и вы не дожидались сэра Джорджа для того, чтобы начать?

Мастерс совершил тактическую ошибку. Им пришлось придумывать способы, как успокоить Г. М., который вопил что-то о неблагодарности и тряс своим кулачищем перед носом Мастерса. Через некоторое время и не без усилий спокойствие было восстановлено, и Г. М. снова разжег трубку.

– Ну хорошо, – сказал он. – Я все же начну, но лишь исполняя свой долг. – Косой взгляд на Мастерса. – Итак…

Джентльмены, Юджин Арнольд – сумасшедший. Не в юридическом смысле этого слова и даже не согласно выработанным им самим правилам. Его не отправят в сумасшедший дом; при том общественном строе, какой мы имеем, его не назовешь даже оригиналом. Когда такой человек, как он, действует в рамках закона, мы восхищаемся им, возвеличиваем его, при жизни награждаем «роллс-ройсами», после смерти – памятниками. Его болезнь – это прописные заученные истины, разложившиеся вместе с его мозгом. Короче говоря, джентльмены, он словно генерал без армии или финансист без капитала.

Я бы назвал ее болезнью одной идеи. Вся его жизнь была расписана, как таблица. Все вокруг делилось на две категории – полезное и бесполезное. Лично ему, естественно. Бесполезное можно было без лишних угрызений совести выбросить. Он сам определял, что ему было нужно, и добивался своего, не считаясь ни с чем. Он был за то, чтобы говорить правду в глаза – естественно, если правда не касалась его самого. Ни одному пророку здравого смысла не понравится то, что говорят о нем простые смертные. Что из того, что он в погоне за тем, что ему нужно, нарушал буржуазную этику и буржуазные условности? Пока супермен следует своему кодексу чести, кто помешает ему обманывать окружающих его дураков, пляшущих под его дудку? Он так привык говорить всем правду, что ее не осталось для него самого. Наш герой никак не мог взять в толк: если человечеству нравится тешить себя какой-нибудь иллюзией, то эта иллюзия гораздо ценнее, чем глупец, который пытается ее разрушить.

– И все же, – задумчиво сказал Терлейн, – он вступился за Джудит, когда ее обвинили в краже дротиков…

Г. М. был непреклонен.

– Ага. Если уж я и прежде не был уверен, что он виновен, та сцена дала бы мне много пищи для размышлений. Его выступление так не вязалось с его характером, а играл он так паршиво, что я едва прямо не посоветовал ему держать язык за зубами. Понимаете…

– Подождите, сэр. Давайте начнем сначала, – предложил Мастерс. – Когда вы стали его подозревать?

– Во время первого с ним разговора. У меня возникло просто смутное ощущение – я ведь еще не знал, как было совершено убийство, а у всех было алиби. Я тогда временно потерял контроль над моим аппаратом сидения и думания, поэтому я не придал нашему разговору особого значения. Позже я переосмыслил его. В том, что он говорил нам – помните, как он отзывался о Бендере? – я сразу учуял какую-то непоследовательность, какую-то извращенность. Не стану углубляться в детали – могу только повторить, что мне не доставляет никакого удовольствия рассказывать о нем.

Арнольд послал Бендера в Мантлинг-Хаус. Он был его боссом, его владыкой. Кто-то из обитателей дома подозревается в безумии; Бендер пробыл в доме достаточно времени, чтобы напасть на след. И все же Арнольд уверяет, что не знал, в каком направлении двигалась его работа. Позволю себе быть легковерным и предположу, что Арнольд не требовал от Бендера регулярных и подробных отчетов (что вряд ли, потому что в дело замешана девушка, с которой Арнольд помолвлен). Но я ни за что не поверю в то, что он ничего не знал о той маленькой игре, которую мы затеяли тем вечером. Черт побери, к ней готовились не меньше недели, а Арнольд – первый человек, к которому Бендер обратился бы за консультациями. Как видите, облако маловероятных совпадений становилось все гуще и гуще. Почему Бендер так стремился попасть в ту комнату? Он не остановился даже перед мошенничеством с картами. Пресловутая «добросовестность» ничего не объясняет. Даже если бы в комнате оказалась смертельная ловушка, как бы она помогла Бендеру справиться с психом, если бы тот вдруг объявился? Вся история дурно пахнет. Я угадывал за происходящим чью-то руку. Вот что интересно: проведя столько времени в доме – а он был на короткой ноге со всеми его обитателями, – Арнольд так и не смог догадаться, кто безумец. Не очень логично думать, будто Бендер за неделю сумел обнаружить то, что его блестящий начальник не раскрыл и за год. Вы видели, как ратовал он за социальную справедливость? Я прямо вижу его: подбородок вздернут вверх, в глазах – современная утопия здравого смысла, и говорит спокойно и со знанием дела: «Если в доме находится сумасшедший, наш долг – ограничить его свободу».

Так вот, я сидел, думал и сказал себе: «А возможно ли, что Арнольд не хотел, чтобы психа нашли?» Конечно, возможно, если бы Арнольд был простым смертным и хотел замять дело. Но он прислал Бендера. Почему? Почему?

Затем я подумал: «Оставь пока Арнольда. Прикинь, какие выгоды он мог бы получить, если бы Гая или Алана признали сумасшедшим. Давай посмотрим, какие перемены произошли бы в планах Юджина Арнольда». Ну, если бы сумасшедшим признали Гая, это было бы грустное событие: младший сын в сумасшедшем доме, бедный мальчик без права наследования. В данном случае Юджин Арнольд остается с тем, что нажил своим трудом… Я имею в виду, что между Джудит Бриксгем и четвертым или пятым по величине состоянием в Англии оставался жизнелюбивый старший брат, который, возможно, умрет в глубокой старости.

Сэр Джордж взял кофе, который сварил ему Мастерс.

– Вы имеете в виду, что он с самого начала собирался убить Гая – настоящего сумасшедшего – и повесить убийство на Алана, которого впоследствии объявили бы сумасшедшим? Таким образом Арнольд убирал с дороги единственное препятствие к тому, чтобы все деньги унаследовала его невеста.

– Нет. Нет, – насупился Г. М., – этого я как раз не имею в виду. Здесь как раз вступает партия здравого смысла Юджина Арнольда, партия настолько чудовищная, что просто не укладывается в голове. Алана должны были признать вменяемым. От этого зависело все. Алан должен был быть вменяемым в момент убийства Гая. Вы знаете что-нибудь о законах, по которым судят сумасшедших?

Сэр Джордж посмотрел на Мастерса. Мастерс покачал головой.

– Сэр, я всегда думал, – старший инспектор явно сомневался, – что сумасшедший в юридическом смысле мертв и его собственность переходит к следующему по старшинству родственнику, или, по крайней мере, управляется следующим по старшинству родственником.

– Нет, мальчик мой. Все как раз наоборот. Такая система существовала в прошлом, и из-за нее возникало множество проблем. А сейчас наилучший способ заморозить чьи-нибудь деньги так, чтобы ими никто не мог управлять и, соответственно, пользоваться, – признать их владельца сумасшедшим. Тогда его собственность контролируется Комиссией по умопомешательству – что-то вроде Комиссии лорда-канцлера. Любящие родственники остаются с носом. Теперь понимаете? Если бы убийства преследовали цель упрятать человека в психиатрическую лечебницу, чтобы Джудит могла унаследовать состояние, то жертвой стал бы Алан, а вина была бы возложена на Гая. Что произошло бы тогда? Алан мертв; все уверены, что Гай виновен. Тем не менее, прежде чем попасть под опеку добрых докторов, Гай наследует имущество; наследство тут же замораживается и не размораживается до тех пор, пока он не выздоровеет или не умрет. Другими словами, весьма невыгодно иметь в качестве убийцы настоящего сумасшедшего.

– А где в игру вступает Бендер? Зачем его-то убивать?

– Спокойно! – проворчал Г. М. – Полегче! Вы кошмарная аудитория. Не заставляйте старика забегать вперед. Давайте вернемся к моим первым подозрениям насчет Арнольда и разберем их но порядку. Признаю, они – подозрения – не получали никакого развития до тех пор, пока не умер Гай.

Но я все же держал Арнольда за важного подозреваемого и спросил себя – так, на всякий случай: «Если бы он был виновен, где бы он достал кураре для убийства Бендера?» Единственное место, где его можно было взять, – дротики. Но о дротиках мы все знали и предполагали, что они не отравлены. И вот тут, – Г. М. размахнулся трубкой, – я застрял, потому что не знал того, что знали вы. Я обнаружил это позднее. Помните, что Алан сказал вам в первый вечер, еще до моего приезда? Напрягите мозги! Изабелла говорила об отравленном оружии – особенно о стрелках, которые Алан с Карстерсом привезли из Южной Америки. Что тогда сказал Алан? А?

Терлейн вспомнил мгновенно – все до единого слова:

– Он сказал: «Вы совершенно зря беспокоитесь. Арнольд проверил все имеющиеся у меня стрелы».

– Ага. Он их проверил. Совершенно так же, как Равель-старший проверил мебель во «вдовьей комнате» много лет назад: он собрал с них яд и оставил его себе.

– Он оставил его потому…

– Потому что план зародился в его голове давным-давно, задолго до того, как в доме появился Бендер. Арнольд использовал его в качестве затравки, чтобы все поверили в существование проклятия… Итак, я пришел к выводу, что Арнольд мог достать кураре; по правде говоря, только у него была возможность достать яд. Но я не мог ничего на него повесить до тех пор, пока у меня в руках не окажется абсолютного, неопровержимого доказательства. А потом я понял то, о чем говорил вам в самом начале нашей беседы. Я знал, что Арнольд виновен, еще до того, как услышал об убийстве Гая, хотя и не понимал, каким образом он организовал убийство Бендера. Меня осенило, я задумался о маленьком свитке пергамента на груди Бендера.

Вне всякого сомнения, в комнату проникнуть было нельзя – я не буду по сотому разу все объяснять. Убийцы не было в комнате в момент убийства – значит, должна была быть ловушка. Приняв это за аксиому, я стал ломать голову над пропавшей записной книжкой. Как она могла исчезнуть, если в комнате никого не было? И когда меня озарило, у меня появилось желание самого себя пнуть – современные психологи назвали бы мой порыв мазохистским. Господи боже, каким же я был тупицей! – воскликнул Г. М. – Дано: Бендер лежит на спине, на груди – пергамент. Он мог попасть туда единственным способом… Ну? Вспомните, как мы увидели, что Бендер мертв. Вспомнили? Кто первым подошел к телу?

– Арнольд, – после долгой паузы сказал Терлейн.

Мастерс вынул из кармана записную книжку.

– Арнольд, – кивнул Г. М. – И что он сразу сделал?

– Он приказал нам отойти назад. Что мы и сделали, – сказал сэр Джордж, – включая вас.

– А затем он наклонился над телом. Вы могли его видеть? Вы видели, что он делает? Нет. Вы видели только его голову. А почему? Потому что его скрывала огромная кровать, за которой лежал Бендер. Он надул нас прямо у нас на глазах! Так почему мы нашли пергамент там, где мы его нашли? Потому что он лежал у Бендера во внутреннем нагрудном кармане вместе с записной книжкой. Арнольд засунул руку ему в карман, вытащил записную книжку и проклятую фляжку и положил их к себе в карман. Вместе с ними он выхватил и пергамент, который упал на грудь Бендера. Вот единственное разумное объяснение того, как он там оказался, – он выпал у Бендера из кармана. Он проделал свой трюк у нас на глазах – как просто! Однако ему удалось нас одурачить. Теперь вы понимаете, что никто, кроме нашего друга Арнольда, не мог быть виновен в обоих убийствах?

Мастерс удовлетворенно кивнул, постукивая пальцами по записной книжке.

– Любопытный парень этот Арнольд, – заметил он. – Все так, как вы сказали. Он упомянул об этом в признании. С гордостью, как сообщил мне священник. По мнению Арнольда, уровень нашего умственного развития… ну, он много чего рассказал. Кстати, он ничего не знал о пергаменте. Он никогда его раньше не видел, посчитал его мелочью и не стал рисковать, подбирая его. Кстати, а что там написано?

Вступил сэр Джордж:

– Написано? Это заговор от зубной боли. Я думаю, что магические занятия Гая сильно интересовали Бендера – ведь он сам нам говорил, помните, Мерривейл? Гай знал, что Бендер следит за ним, и…

– Полегче! Что он нам говорил? Кроме того, вы не правы. Да, Гай опасался, что психиатры что-нибудь откопают на него, но совсем не из-за магических занятий. Бендер и сам верил в заговоры. Вот, кстати, телеграмма от эксперта. Анструзер, не возражаете, если я оставлю ее у себя в качестве сувенира? – Он выудил из кармана смятую бумажку. – В ней сказано: «ПОСМОТРИТЕ В КРАСНОМ ДРАКОНЕ. ЭТО ЗАГОВОР ЛЬВА III ОТ ЗУБНОЙ БОЛИ». Ад меня побери, в день убийства я как раз думал о «Красном драконе»! Помните, когда я появился в тот вечер, я упоминая о кроссворде, придуманном кем-то в «Диоген-клубе»? Слово из десяти букв, означающее собрание магических молитв и заговоров, сочиненное папой Львом III и подаренное им Карлу Великому в восьмисотом году. Enchiridie – итальянизированное латинское прочтение средневекового названия, которое означает «Красный дракон». Но я не собираюсь сбивать вас с толку глубокомысленными рассуждениями. Кто мог знать об этом? Никто. Поэтому я буду придерживаться реальных фактов: давайте проанализируем, как вел себя Гай в тот момент.

– Но если Гай дал Бендеру заклинание от зубной боли, – вмешался Терлейн, – значит, Гай знал о том, что у Бендера воспалилась десна.

– Конечно, знал, – согласился Г. М. – И когда я вычислил, что Арнольд виновен, я понял, что только то, что Арнольд – убийца, объясняет поведение Гая. Подумайте! Мысленно перенеситесь во время перед убийством. Давайте предположим, что Гай шпионил за Бендером точно так же, как Бендер шпионил за Гаем. Он не только в курсе того, что Бендер мучается воспаленной десной, он также знает, что именно в тот день он вскрыл ее у дантиста. Возможно, он подслушивает под дверью, когда ранним вечером Арнольд заходит к Мантлингам и разговаривает с Бендером. Он не выпускает Арнольда из поля зрения, так как Арнольд – шеф Бендера. Он боится, что парочка врачей признает его сумасшедшим.

Так все было задумано. Чертова первичная схема Арнольда весьма отличалась от того, что мы получили в результате. Итак, Арнольду нужно было убить Гая и организовать все так, чтобы Алана – вменяемого человека – обвинили в убийстве. Надо отметить, джентльмены, повел он себя весьма разумно. Убить человека и переложить вину на другого – самое сложное и изощренное из преступлений. Доказать чью-либо вину так, чтобы было не подкопаться, сложнее, чем доказать собственную невиновность. Достаточно трудно подделать собственное алиби; и почти невозможно быть уверенным в том, что у человека, которого вы хотите повесить, со стопроцентной вероятностью не было бы алиби. Двойное препятствие с самого начала занимало осторожного Арнольда. Оно мешало ему просто убить Гая и понадеяться, что полиция сочтет виновным Алана. Когда-нибудь читали об убийствах, в которых невинный человек шел на эшафот только потому, что имел несчастье во время убийства в одиночестве бродить по улицам? Или потому, что кто-то ошибся номером? В реальной жизни все по-другому. И Арнольд, будучи реалистом, все понимал. Он знал, что обычно большинство людей могут предоставить целый список свидетелей, видевших их там, где они были, – что уж говорить об известном спортсмене и клубмене лорде Мантлинге! Нечего было и надеяться, что в момент убийства Мантлинг окажется без алиби. И Арнольд решает, что единственный способ разрешить его трудности – загнать жертву в ловушку, которая сработает независимо от того, будет ли у козла отпущения алиби или нет.

Мантлинг собрался распечатать «вдовью комнату». Если бы в ней кто-то умер, и все бы выглядело так, что убийца зарядил старую отравляющую ловушку современным кураре… да, план мог сработать. Но как Арнольду поймать Гая в ловушку? Никак – Гай знал слишком много. По правде говоря, он не мог поймать в ловушку никого, так как не знал, где она находилась, а возможности пробраться внутрь и сделать все самому у него не было. Путь был закрыт – если только, сама того не подозревая, ему не поможет сама жертва.

Теперь вы понимаете, почему Бендер должен был умереть? Бендер должен был умереть из соображений маскировки. Полиция должна была поверить в то, что в комнате находится устройство – они просто не могут его найти, – которое современный убийца использовал для умерщвления своей жертвы, в то время как его самого в комнате могло не быть. Как только это доказано, Алан мог позвать хоть весь Скотленд-Ярд в свидетели – он бы все равно болтался на виселице. Бендер должен был умереть от отравления кураре, как и Гай вслед за ним. Я не думаю, что у Арнольда к Бендеру была личная неприязнь – он был просто пешкой, которой жертвуют в гамбите, затравкой, необходимой жертвой… Я прав, Мастерс?

Старший инспектор прочистил горло.

– Так значит, – он полистал записную книжку, – Арнольд изменил первоначальный план. Ах да, вы об этом упоминали. Ловко он все задумал! Он задолго до того украл шприц из комнаты Гая и наполнил его кураре. Знаете, как он собирался все провернуть, сэр? Бендер подменил бы карту и попал бы в комнату – что он и сделал. Но перед тем как забрать Джудит Бриксгем на ужин, Арнольд намеревался пойти в комнату Бендера и скормить тому миленькую историю. Он сказал бы ему, что Гай украл кураре у лорда Мантлинга; что существует секретный проход, ведущий во «вдовью комнату», и что Гай полон решимости убить всякого, кому выпадет… гм… плохая карта. «Но, – говорит доктор Арнольд, – мы его остановим». Он достает шприц и говорит, что в нем – противоядие. Мистер Бендер должен был ввести его сразу, как только войдет в комнату, и, даже если попытка убийства будет предпринята, ничего страшного не случится. Он не должен делать себе инъекцию до того, как окажется в комнате, потому что действие противоядия кратковременно…

– А в шприце было кураре? Вот идиот! – не выдержал сэр Джордж. – А если бы Бендер струхнул – со всяким может случиться – и сделал себе укол заранее? Или уронил бы шприц на пол, и мы бы нашли его? Полиция бы расценила случай как самоубийство! Арнольд не мог быть уверен – раз уж он был таким осторожным, – что первым доберется до тела или что шприца никто не заметит до того, как он его спрячет!

На лице Мастерса появилась спокойная улыбка. Он мягко сказал:

– Сэр Генри не утверждает, что Арнольд был умелым преступником. Он сказал только, что он умен. Между двумя понятиями большая разница – вы бы почувствовали ее, если бы занимались тем, чем занимаюсь я. В Дартмуре полно таких умников… Как бы то ни было, Арнольд осознавал недостатки своего плана. Он бы, наверное, совсем отказался от него – если бы ему не представилась возможность получше.

– Воспаленная десна?

Г. М. махнул Мастерсу, что сам будет продолжать.

– Воспаленная десна. Верно. Накануне Арнольд узнал, что Бендер собирается ее вскрыть, и выяснил, когда он идет к дантисту. Что тогда? Доза кураре в бренди. Арнольду, наверное, пришлось придумать предлог: «Я не потерплю, чтобы мои подчиненные работали неэффективно. Вскрытая десна будет болеть всю ночь». Понимаете, джентльмены? Если бы заботу проявил кто-нибудь другой, не Арнольд, это звучало бы абсурдно – с чего бы начальнику обращать внимание на такие мелочи? Но Бендер знал Арнольда или думал, что знает. Арнольд не преминул бы поинтересоваться: «В котором часу вы были у дантиста? Хорошо. Боль придет позже, когда закончится действие кокаина. Возьмите фляжку. Там смесь, которая снимет боль. – Так, Мастерс? – Полощите воспаленное место. И не вздумайте пить из нее до тех пор, пока вы не окажетесь в той комнате. Я не потерплю, чтобы мои подчиненные пили бренди из фляжки на глазах у моих клиентов». Арнольд сам ничего не пьет, как кто-то заметил… «И в любом случае боль не будет вас беспокоить до позднего вечера». Да, ход был глупый, такой же глупый, как большинство из того, что предпринял самоуверенный убийца. Но он сработал. Единственное достоинство плана – после того как Бендер сделает глоток, он положит фляжку обратно в карман. Кроме того, она безобидно выглядит, не то что шприц. Будучи доктором и приехав вовремя (он почти опоздал из-за тумана; но выехали они так, чтобы прибыть довольно рано) – будучи доктором, Арнольд почти не сомневался, что первым осмотрит тело. Он мог рассчитывать на то, что не вызовет подозрений, ощупав Бендеру грудь. Так как мы искали иглу, а не фляжку…

Мастерс закашлялся.

– Он сказал, что у него была еще одна фляжка, сэр, без яда. Он хотел подменить ту, что была у Бендера, когда тело отнесут в соседнюю комнату. Но ему повезло. Он смог украсть фляжку с кураре под прикрытием кровати (чего он, естественно, не мог предусмотреть заранее).

– Но зачем красть записную книжку? – удивился Терлейн.

Г. М. шмыгнул носом.

– Она бросала тень на Гая, вот зачем. А ему было невыгодно, чтобы Гая подозревали в убийстве. Давайте вернемся к Гаю. Теперь вы понимаете, почему он себя так вел. Он подслушал разговор, при котором Арнольд дал Бендеру фляжку. По-другому его поведение не объяснишь…

– А мы точно знаем, что Арнольд разговаривал с Бендером в тот вечер? Если бы мы знали наверняка…

– Вы же слышали, что говорил Мантлинг. Арнольд должен был заехать за Джудит и заодно зайти к Бендеру. Когда Мантлинг испугал Бендера до того, что тот порезал себе шею, он и шел к нему, собственно, для того, чтобы прямо сказать, чтобы тот не вздумал говорить Арнольду об «игре», которую они затеяли в тот вечер. Меня здесь смущает другое. Почему Мантлинг, который не знал, что Бендер… э… ищейка Арнольда, вдруг решил, что Бендер станет откровенничать с Арнольдом? Как бы то ни было, Гай подслушал их разговор. Конечно, он не знал, что во фляжке яд. Но после того как Бендера оставили одного в комнате, он спустился, чтобы проследить за ним. Во-первых, для того, чтобы удостовериться, что Бендер не станет искать драгоценности, и, во-вторых, чтобы быть уверенным, что Бендер не нашел никаких улик, указывающих на то, что именно Гай убирался в комнате и свернул попугаю шею.

– Так это Гай убил?.. – спросил Терлейн.

Г. М. внимательно разглядывал собственные пальцы.

– У Гая на то были свои резоны. Попугай или собака могли выдать его – а ведь у него во «вдовьей комнате» хранилось целое состояние, о котором никто ничего не знал. Кроме того, Гай был обеспокоен. Очень обеспокоен, господа. Потому что я думаю, что незадолго до последних событий – что там написано у вас в отчете, Мастерс? – Бендер нашел нож, которым Гай убил собаку. Так он попал в руки Арнольда.

Мастерс кивнул:

– Да. Тогда его Карстерс и увидел – он обыскивал комнату Гая. Нож был в кармане старого халата. Бендер отдал его Арнольду. Тот сумел им хорошо воспользоваться.

Теперь не стоит и объяснять, почему Гаю было так интересно, чем Бендер занимался во «вдовьей комнате». Но зато стоит разобрать, почему нам показалось, будто Гай помогал убийце. Гай все понял сразу, как только увидел, что случилось с Бендером после того, как тот глотнул из отравленной фляжки. Гай стоял у окна, Гай все видел, Гай все знал. Может, он даже окликнул Бендера… Как бы то ни было, Бендер упал и выпал из поля зрения Гая. Господи, какая возможность! Гай, наверное, заплясал от радости. Врач, который хотел отправить его в сумасшедший дом, убил собственного ассистента, и Гай все видел! Шантаж! Он знал, что теперь Арнольд никогда не упрячет его в психушку. «Отзови своих собак, – скажет он ему, – и не докучай мне больше своими тестами и подозрениями. Иначе…»

– Но разве его не сочли бы сумасшедшим с большим основанием, если бы услышали его обвинения против Арнольда? – спросил Терлейн.

– Нет, мальчик мой. Нет, если бы Гай показал, как убийство было совершено. Но это уже не имело значения. У Арнольда и раньше была причина для того, чтобы убить Гая. Теперь у него появилась причина сделать это немедленно… А Гай, кстати, имитировал голос Бендера, исходя из того, о чем думал Мастерс, когда подозревал Гая в убийстве. «Гай должен был дождаться, пока Бендер умрет наверняка» – вот что сказал Мастерс. Он тогда думал, что Гай сам отравил Бендера. Но разве не более справедливо в нашем случае, раз Гай вообще не знал, что там был за яд? Пусть Бендер умрет! Пусть маленькая ищейка закатывает глаза и извивается от боли; тогда главная ищейка окажется у Гая в руках. Гай не собирался давать Бендеру шанс на спасение. Вы помните, какое у Арнольда было лицо, когда он узнал, что мертвец еще в течение часа отзывался из комнаты?

Итак, мы переходим к следующему убийству и тем приготовлениям, которые предпринял Арнольд для нанесения последнего удара. Детский лепет! Топорная работа. Именно тогда я понял его мотивы. Арнольд планировал подстеречь Гая во «вдовьей комнате» и сделать ему укол. Он мог уже не заботиться об осторожности – мы все думали, что в комнате спрятано отравляющее устройство. Но Арнольду нужно было подготовиться…

Он должен был внушить Изабелле то, что она воспроизвела нам на следующий день. Многие психиатры используют гипноз при работе с пациентами, страдающими неврозами. Конечно, он не мог заставить ее сказать все, что внушил, если бы она в глубине души не верила, что Мантлинг виновен. Вы наверняка знаете фокус, который может продемонстрировать любой хороший гипнотизер: «Завтра, ровно в три тридцать, вы позвоните такому-то и такому-то и скажете следующее… Потом вы забудете, что я отдал вам приказ». После убийства Бендера Арнольд пробыл с Изабеллой наедине полночи. Далее. Некоторые вещи можно заставить сделать с помощью гипнотического вмешательства, а некоторые – нельзя. Например, можно заставить человека под гипнозом ткнуть кого-нибудь резиновым кинжалом – его подсознание понимает, что это всего лишь резина. Но нельзя заставить сделать то же самое настоящим кинжалом. Вы можете заставить человека пойти к какому-нибудь знакомому и сказать: «Я только что вернулся из долгого путешествия по России. Меня там посадили в тюрьму», – потому что внутреннее «я» человека расценит подобный факт как возможный и не вступающий в противоречие с его характером. Но вы не можете заставить человека сказать: «Я клянусь, что Джон Андерсон зарезал моего брата», – если только он не верит, что так и было.

Изабелла верила. Но ее возглас: «Я должна вам рассказать, иначе мне не будет покоя!» – и длинное вступление, совершенно не в ее стиле, – все это звучало будто случай из практики психоаналитика. Помните ее рассказ о «впечатлениях детства» и обо всем остальном? Она была пластинкой, а граммофонную иглу поставил Арнольд. Нужно ли говорить о том, что окровавленный нож, записная книжка с вырванными страницами, фляжка и не имеющий отношения к делу, но дополняющий картину пузырек с цианидом были подброшены Арнольдом в комнату Мантлинга еще до убийства Гая, когда мы все находились внизу? Он внушил Изабелле то, что она должна рассказать, еще до того, как все произошло. И если потом она будет отрицать свои показания, это только добавит им естественности – ведь при разговоре будут присутствовать свидетели, которые подтвердят ее слова.

– А как насчет света в комнате Гая? Он-то на самом деле горел?

– Единственный поступок Изабеллы, который действительно имел место. Она действительно встала среди ночи и направилась в комнату Гая. Она не знала, зачем идет туда, но в голове у нее теснились какие-то ужасные воспоминания; она что-то где-то слышала, но не могла вспомнить – что и где, воспоминания разрывали ее на части, но не обретали форму. Вы спросите – как я спросил вас сегодня, – почему она рассказала, что Мантлинг (который, конечно, и не выходил из своей комнаты) шел вниз со шприцем, в то время как Гай был убит молотком. Найдя ответ на данный вопрос, я понял, как собирался действовать убийца: Арнольд внушил Изабелле про шприц, когда сам собирался сделать смертельный укол. Но когда он понял, чем это грозит…

– Понял?

– Если бы он вколол Гаю яд, мы бы подумали то, о чем говорил Мастерс сегодня днем. Мы бы решили, что убийца – Гай и что он либо пал жертвой собственной ловушки, либо совершил самоубийство. Если бы что-нибудь пошло не так и Изабелла не дала бы показаний, Арнольду пришел бы конец. Он предпочел рискнуть… И возможно, дело увенчалось бы успехом, однако…

Мастерс кивнул:

– Вы правы, сэр. Он хотел оглушить Гая, но удар молотка оказался слишком сильным, и он убил его. А потом он не умел разжать жертве челюсти…

– Разжать челюсти? – не выдержал Терлейн. – При чем здесь челюсти, если он хотел сделать укол?

– Сэр, оба преступления, убийство Бендера и убийство Гая, должны были быть похожи. Обе жертвы должны были умереть от кураре. Мы не нашли отметины на теле мистера Бендера и потому, по мнению Арнольда, не обнаружили бы следа от инъекции, если бы он сделал ее Гаю где-нибудь под языком. Сэр Генри подчеркнул: мы полагали, что в комнате действует смертельная ловушка. И когда мы услышали бы показания Изабеллы – что она якобы видела Мантлинга, идущего вниз со шприцем, – мы не должны были подумать, что он хотел сделать инъекцию Гаю, в руку или еще куда. Мы должны были подумать, что он хотел снова зарядить ловушку. Может, мы так и не смогли бы понять, как работает мифическая (гм!) ловушка, зато окончательно убедились бы в виновности лорда Мантлинга. Ничего лучше Арнольд и не мог придумать. Он посчитал, что, вкупе с другими уликами, этого должно оказаться достаточно… Но как видите, он не смог открыть мистеру Гаю рот.

– Так вот почему он сломал ему челюсть молотком?! – неожиданно воскликнул сэр Джордж. – Чтобы открыть рот? Но все равно не смог, потому и закончил дело еще несколькими ударами… или его спугнул Карстерс… Стойте! А как Арнольд пробрался в дом? Ведь снаружи был Карстерс, он все время следил за дверью.

– Он не следил за окном во «вдовьей комнате», – устало сказал Г. М. – Вы не забыли, что Мастерс открыл ставни и смазал петли? Окно находится на первом этаже, и до него легко добраться, если свернуть в тупик на соседней улице. Конечно же Арнольд пошел домой. Он ни минуты не сомневался, что Карстерсу придет в голову блестящая идея проследить за ним, – он же был неглупым человеком. Он пошел домой, но позже вернулся. Он должен был встретиться с Гаем. Гай угрожал обо всем рассказать. Бедняга думал, что может постоять за себя. Не смог. Утешает одно, – Г. М. отпил кофе, – Арнольд тоже не смог.

В окутанной табачным дымом комнате воцарилась тишина. Сэр Джордж встал и задумчиво ходил из угла в угол. Мастерс сидел нахмурившись – казалось, его одолевали тяжелые мысли. Наконец, маленький баронет нарушил молчание.

– Я одного не понимаю, – сказал он. – Вы говорите, что Арнольд был такой осторожный. Но как он мог так рисковать, если его невеста могла в любой момент передумать – вы видели, как она относится к Карстерсу? А если бы она передумала, все его усилия ни к чему бы не привели. Кстати, что Джудит думает обо всем?

Терлейн смотрел на маленькие синие квадратики боевых кораблей. Он отстраненно подумал, что, если послать в атаку минный катер под прикрытием дредноута, можно взорвать защиту гавани Г. М. Вспомнив об одном недавнем разговоре, он сказал:

– Мисс Бриксгем останется со своим мужем.

– Со своим мужем? – выдохнул сэр Джордж и закашлялся.

Все опять замолчали.

– Она и Арнольд состояли в тайном браке, – наконец сказал Терлейн. – Они поженились по его инициативе. Наверное, он умел быть романтичным, когда ему это было выгодно. Я, например, не умею. Пока не умею. Она останется с ним. Иначе грош ей цена.

– А потом? Она же станет вдовой.

Терлейн задержал руку над доской.

– Моя гавань в опасности, – заметил он. – Да. Поэтому всем нам стоит побыть холостяками… Ваш ход, Г. М. Мина пошла.