"Франсис Карсак. Бегство Земли" - читать интересную книгу автора

Когда мы пересекли орбиту Юпитера, океаны замерзли даже на экваторе и
по ночам температура падала до - 70о. В чистом небе ни облачка: вся
атмосферная влага давно уже окутала Землю снежным белым саваном. Почти все
формы животной жизни исчезли, и только растения еще сопротивлялись. То же
самое происходило и на Венере.
Наконец, когда мы пересекли орбиту Урана, Совет, в свою очередь,
спустился в нижний город, и я тоже окончательно поселился во Дворце Планет
на глубине шестисот метров. Большие экраны в моем кабинете создавали иллюзию
окон, глядящих в черное небо. Атмосферное давление быстро падало, и
сжиженный воздух ложился серым покровом на обычный снег.
Я еще поднимался изредка, обычно вместе с Ренией и Кельбиком, в мой
старый кабинет на верхнем этаже Солодины. Маленький терморадиатор
поддерживал там сносную температуру, а герметические окна были усилены
дополнительными рамами, чтобы выдерживать внутреннее давление. Я хорошо
помню день, когда мы пересекли орбиту Гадеса. Все трое мы сидели на своих
обычных местах, но сейчас мой кабинет, когда-то заваленный всякими
документами, был чист и гол, если не считать листа белой бумаги на моем
столе, - мы по-прежнему пользовались бумагой, правда, не такой, как ваша, по
составу и гораздо более прочной. И на этом листе лежал грубый каменный
топор. Давным-давно мне подарил его мой покойный друг, геолог Рварк. Топор
относился к первой доисторической эпохе, и я хранил его как символ
непрерывности человеческих усилий и, может быть, как счастливый талисман. Он
воплощал в моих глазах дух наших предков, которые сражались с враждебной
природой, победили, выжили и завещали нам никогда не сдаваться! Возможно
также, что это оружие безвестного воина давно забытых времен как-то
ассоциировалась у меня с борьбой, в которую вступили мы.
Я сидел возле окна. Снаружи была ночь, усеянная звездами, и среди них,
в неизмеримой дали, чуть крупнее других и немного ярче сверкало Солнце -
отец всего сущего. У самого горизонта на фоне неба еле выделялся бледный
диск нашей старой, верной Луны. Венера была едва видна.
Передо мной простирался мертвый город, освещенный только прожекторами
обсерватории. Здания утопали в снегу и в отвердевшем воздухе и напоминали
горбатые спины гигантских животных. Под холодным слабым светом лишь
отдельные деревья, убитые слишком долгой зимой, еще вздымали с террас
оголенные ветви.
Я включил экран и увидел лицо Верховного астронома Керлана.
- Когда мы пересечем границу? - спросил я.
- Через три минуты пятнадцать секунд...
Граница! Так мы называли теоретическую орбиту Гадеса. Это была для нас
граница солнечной системы.
Минуты неощутимо уходили. Нам следовало бы присоединиться к тем, кто
ожидал нас в нижнем городе, но я предпочел более интимную атмосферу моего
старого кабинета. В сущности, эта граница не имела никакого значения, но все
мы, текны и триллы, привыкли к мысли, что настоящий большой путь через
космос начнется тогда, когда мы пересечем эту условную черту.
Раздался легкий хлопок, Кельбик торжественно откупорил бутылку
маранского вина и наполнил три бокала, поставленные Ренией на стол. Мы
ожидали в молчании.
- Через десять секунд, - сказал Кельбик.
Я встал, поднял свой бокал.