"Владимир Карпов. Маршальский жезл " - читать интересную книгу автора

летом, а зябко дрожали под ударами холодных струй.
Вот туда, в эту промозглую сырость, нужно уходить. А в доме так тепло и
уютно! Хочется погладить на прощание каждую вещь.
Мы жили втроем: папа, мама и я. Сейчас мы с папой сидим в разных углах
комнаты. На столе стоит чемодан с открытой крышкой. Мама ходит то в спальню,
то на кухню, рассеянно спрашивает:
- Это возьмешь?
Добрая мама, она готова упаковать все, что есть в доме, лишь бы мне
легче служилось. Ведь я единственный.
Отец молчит. Он вообще немного суховат. Экономисты все, видимо, такие.
Он терпеть не может болтовни и несобранности. Свое любимое нравоучение он
позаимствовал у Толстого, наверное, потому, что оно выражено математически:
человек представляет собой дробь - в числителе то, что он есть, в
знаменателе то, что он о себе думает. Чем выше самомнение, тем меньше итог.
Из папы, наверное, получился бы очень хороший военный. Но его не брали
в армию даже во время войны - забронировали как незаменимого, очень опытного
экономиста. И он просидел эти годы в тылу за счетами и арифмометрами. Мне
кажется, ему сейчас неловко передо мной - первый раз в жизни не может ничего
посоветовать сыну.
На призывном пункте скопление старых кепок, телогреек, выгоревших
пальтишек. Каждый надел то, что не жалко бросить потом, когда дадут военную
форму.
Нас бесконечно строят. Я всегда встаю рядом с парнем, у которого
спокойные, умные глаза. Мы с ним незнакомы. Он неразговорчивый, но почему-то
при каждом построении я ищу его и встаю в строй возле него. Призывников
пересчитывают, выкликают по фамилиям. Долго ищут отсутствующих. В
промежутках между построениями мы разбредаемся, большинство направляется к
забору: за изгородью родственники. У кого нет близких, прячутся от
моросящего дождя в коридорах военкомата.
Я не раз читал в журналах и видел в кино, как ребята уходят в армию.
Улыбающийся бодрячок, грудь колесом, берет чемоданчик и весело говорит
провожающим: "Наконец-то я дождался этой радостной минуты!" Играет духовой
оркестр, и все с завистью смотрят на счастливчика. Может быть, у других это
и так. Но я энтузиазма почему-то не испытываю. Мне грустно. Я понимаю:
служить необходимо - нас окружают враги. Но все же лучше бы этих врагов не
было и два года службы превратились в два курса института... Наконец нас
выстраивают в последний раз. Разбивают на группы и выводят из военкомата.
Провожающие, кто бегом, кто быстрым шагом, спешат за строем. Мы стараемся
идти в ногу.
Я слежу за мамой. Ее не узнать - надела старенький плащ и пуховый
платок: сегодня ей не до шляпки!
Папа невозмутим. Худой и высокий, он шагает по обочине дороги, идет по
прямой, без зигзагов, - его, очевидно, раздражают суетливые женщины и
мальчишки, снующие на тротуаре.
На станции нас ждет эшелон. Цельнометаллические пассажирские вагоны. А
совсем недавно - я сам видел - призывников возили в красных теплушках.
Раздаются веселые выкрики:
- Вагоны люкс! Жить можно!
Общий строй распадается на части, каждую старшие ведут к своему вагону.
Наскоро захватываем места и, побросав вещички, высыпаем наружу. Перрон стал