"Владимир Васильевич Карпов. Взять живым! (про войну)" - читать интересную книгу автора

Куржаков, стоявший рядом, сказал:
- Кончайте болтать в строю!
Воинские части прибывали и выстраивались на отведенных им местах,
красноармейцы закуривали по разрешению командиров, голубой дымок вился над
строем.
Пошел снег. Сначала порошили мелкие снежинки, потом посыпались все плотнее
и плотнее. Василий, Карапетян и, должно быть, все участники парада с
радостью подумали: бомбежки не будет. Облегчение это пришло не оттого, что
снималось опасение за себя, за свою жизнь. Каждый понимал - это не простой
парад. Надо, чтобы он обязательно состоялся.
Бывают в жизни дни и часы, когда человек ощущает: вот она, история, рядом.
И сейчас, как только заиграли и начали бить Кремлевские куранты, у Василия
затукало сердце, будто там, в груди, а не на башне была эта музыка и
колокольный перезвон исторического времени. Василию хотелось запомнить
все, что он видит и слышит, все, что происходит на площади. Он понимал:
этому суждено остаться в веках. Он подумал и о том, что, пожалуй, не
совсем прав, считая, что историческое вершится лишь в такие торжественные
минуты. Каждый день, каждый час начинается, продолжается или завершается
какое-то событие. Но есть минуты, которым суждено остаться не только в
памяти его, Ромашкина, а всем, всего народа, вот такое и называется
историческим событием. И такое вершилось сейчас, здесь.
...Без пяти минут восемь по Красной площади пролетел рокот, будто ветер по
роще. Ромашкин смотрел вправо и влево, пытаясь понять, в чем дело. Его
толкнул в бок стоявший рядом Синицкий:
- Не туда смотришь. Гляди на Мавзолей.
Ромашкин взглянул на мраморную пирамиду в центре площади и обмер: там, в
шеренге фигур, одетых в пальто с каракулевыми воротниками, он увидел
Сталина в знакомой по фотографиям шинели и суконной зеленой фуражке,
"Сталин! - пронеслось в голове Василия. - Хоть бы он шапку надел, в
фуражке-то замерзнет..." Куранты на Спасской башне рассыпали по площади
мелодичный перезвон, генерал, плотно сидевший верхом на коне, вдруг что-то
крикнул и поскакал вперед. От Спасской башни ему навстречу приближался
другой всадник на коне с белыми ногами. Кто это - мешал узнать тихо
падающий снег. Прежде чем всадники съехались, снова, будто ветер по
макушкам деревьев, пронесся шепот над строем войск:"Буденный!.. Буденный!"
Буденный остановился перед их полком поздороваться, и только тогда
Ромашкин увидел маршальские звезды на петлицах и черные усы вразлет. Еще
никто не произнес речь, военачальники все еще объезжали строй войск, а
Ромашкина так и распирало желание кричать "ура". У него громко стучало
сердце и голова кружилась от охмеляющей торжественности. Вот о такой
военной службе, о такой войне он мечтал - красиво, величественно,
грандиозно! Ромашкин покосился на Куржакова, который стоял справа. Лицо
Григория будто окаменело, челюсти сжаты, только ноздри трепетали. Ромашкин
не понял, что выражало это лицо - неизбывную злость или верную
преданность. "Вот гляди, - злорадно думал Ромашкин, - гляди, сухарь
холодный, вот она, красота воинской службы, а ты говорил - нет ее!.."
Наконец с другой площади, из-за угла красного кирпичного здания, как
приближающийся обвал, покатилось "ура". Василий набрал полную грудь
воздуха, дождался, пока могучий возглас достигнет квадрата его полка, и
закричал изо всех сил, но голоса своего не услышал. Общий гул -