"Евгений Петрович Карнович. Придворное кружево (Царевна Софья Алексеевна, Придворное кружево: романы) " - читать интересную книгу автора

звездам небесным вычитал то же самое. Да говорят еще...
- Никак, мой муженек домой бредет? - крикнула вдруг
стрельчиха-хозяйка, взглянув в окно и увидев приближающихся к избе
мужчин. - Он и есть! Вишь, как запоздал, а идет с ним московский дворянин
Максим Исаевич Сунбулов; часто он в наших слободах бывает и диковинные
речи ведет: пророчит разом и о бабьем и антихристовом царствии. Кто тут
разберет!
- Не призамолкнуть ли нам, сударушки, нашею речью да не затянуть ли
песню? - спросила старая стрельчиха. - А то, чего смотри, Кузьма
Григорьевич осерчает.
- Чего призамолкнуть? - бойко запротиворечила ей Родилица. - Совсем
супротив того делать нужно: толкуйте стрельцам, чтобы выручали они из беды
благоверную царевну Софью Алексеевну. Расскажите им, что ее извести хотят,
а при ней было бы стрельцам житье вольное, да толкуйте им, что и царя
Феодора Алексеевича Нарышкины извели отравою и что то ж самое хотят
учинить и с царевичем Иваном.
Стрельчихи, однако, невольно замолчали на некоторое время при
приближении хозяина дома, выборного стрельца Кузьмы Чермного*, и его
спутника Сунбулова.
- На тебя, Кузька, понадеялся я крепко, а ты, окаянный, что со мной
сделал? А теперь мне из-за тебя житья от Ивана Михайловича нет: все бранит
да корит, что мы запоздали выкрикнуть царевича Ивана, говорит, что я один
все дело сгубил, изменником обзывает! - говорил Сунбулов.
- Не унывай, Максим Исаевич, - ободрял Кузьма Сунбулова. - Дело
поправить успеем, у нас в слободах теперь много насчитаешь народа, который
хочет постоять за царицу. Не перевелись у нас еще и такие молодцы, что с
Разиным по широкой Волге плавали, хотят они стариной тряхнуть!
- Со стариной-то они пока пусть поудержатся; преж всего законного
наследника на царство посадить надо. Коли станет стрельцам привольно при
царе Иване Алексеевиче да при его сестре царевне Софье Алексеевне, так
незачем будет и стариной тряхнуть, разве только себе на погибель! -
заметил Сунбулов.
- Дельно ты, Максим Исаевич, говоришь. Не окажешь ли ты мне честь
великую, не зайдешь ли ты ко мне чарку водки выпить? - сказал Чермный,
снимая шапку и кланяясь дворянину.
- Некогда, брат Кузьма, теперь не время; зайду к тебе вдругорядь, -
отвечал Сунбулов. - Помни же наш договор: как сегодня схватим мы тебя в
потемках на улице, да как будто примемся тебя бить, то ты и кричи во всю
глотку: "Боярин Иван Кириллыч! Помилуй меня, бедного человека!
Помилосердуй надо мною. Чем я, Иван Кириллыч, твою милость прогневал?"
Тогда и мы со своей гурьбой примемся кричать: "Что прикажешь, Иван
Кириллыч, с ним делать! Отпустить его, что ли, Иван Кириллыч?" Сразумел?
- Как не сразуметь, дело понятное, - улыбнулся Чермный. - Сказывают,
боярин Иван Михайлович Милославский и не то еще творит; нарядится,
говорят, бабой, сядет где-нибудь на перекрестке или на крыльце, да и ну
плакаться бабьим голосом: "Изобидили, изувечили, искалечили Нарышкины
меня, человека Божьего, ни за что ни про что!" Народ-то около него
соберется, а он примется еще пуще прежнего голосить. Кто его с закрытой
рожей признает? Под фатой-то бороды не увидишь. А в народе меж тем начнут
жалоститься и заговорят: "Эх вы, бояре, бояре, от душегубцев Нарышкиных