"Лазарь Кармен. Сын мой" - читать интересную книгу автора

- И ты не боялся?
- Вначале боялся, а затем привык.
- Если бы я знал, папка, не пустил бы тебя.
- Глупенький... А здорово палили. Ходишь по улице, и сверху - трр,
трррр, та-та-та.
- Тебя ведь могли убить.
- Могли. Но я был осторожен и обходил опасные места. Но были такие
отважные, которые совсем не боялись пулеметов и шли прямо навстречу смерти с
пением.
- Папа, отчего это все? - И светлые глазки мальчика с жадностью
уставились в отца.
- Отчего?... Изволь... Тебе теперь следует все знать.
Отец закурил папиросу и кратко стал знакомить его с историей народного
движения. Он рассказал о задавленных бесправием и нищетой крестьянах и
рабочих, о гонимых инородцах, о светлых девушках и юношах, которых за
попытку облегчить страдания народа старое правительство тысячами отправляло
в Сибирь и на виселицу. Тонкое и нежное личико мальчика становилось все
строже и серьезнее.
- Папа! Папа!
- Жутко, не так ли?... А помнишь, детка, наш внезапный отъезд из
Куоккалы, Финляндии. Он был так неожидан для нас и наших друзей. После
долгой, суровой зимы мы наслаждались дивным апрелем и радостно готовились к
лету. И вдруг является ленсман с двумя полисменами и объявляет, что по
распоряжению кронштадтского коменданта мы в три дня должны оставить
Куоккалу. Почему? За что? Неизвестно. Ленсман чувствовал себя очень неловко,
извинялся и говорил, что они (финны) ни при чем, это русское
правительство... И мы должны были в три дня сложиться и убраться. Нас
выселяли, как преступников, как зачумленных. И мы не смели протестовать...
Мы с мамой скрывали от тебя правду, говорили, что хочется повидать новые
места. Ты был такой маленький, и мы не хотели вливать отравы в твою нежную
душу...
- Папа, а я знал, что нас выселяют. Мне говорили финны на станции.
- Вот как, детка!.. Ай, как больно было... На станции - весенняя
толчея. Переезжают дачники, играет у пакгауза на гитаре и губной гармонике,
прилаженной к гитаре, слепой гитарист. Солнце, теплынь. Пахнет свежей
землей, березовыми почками, щебечут птицы. А мы с мамой, как оплеванные,
стоим в сторонке. Люди в эту благодать едут за сколько верст, а мы отсюда.
Но мы не выдаем нашей боли и смеемся и шутим с горсточкой преданных милых
друзей, пришедших провожать нас с букетами цветов. Но минутами меня
охватывает бешенство. "По какому праву?!" Надо отправить тебя и маму, а
самому вернуться назад в пустую квартиру, забаррикадироваться. Пусть
выселяют силой. Я требую! Я хочу знать, за что! Они скажут, я еврей и потому
неблагонадежен. И я брошу им: "Кровопийцы, врете, нагло врете!.. Вам
необходим для вашей гнусной политики такой поклеп... Это ваши Мясоедов,
Сухомлинов, Штюрмер, Фредерикс, а не мы!" Но они и говорить со мной не
станут - заберут и кинут в тюрьму или расстреляют... Но слушай дальше. С
разрешения выборгского губернатора мы выехали в Вильманстранд. Как на грех,
здесь было очень хорошо. Помнишь? Но не прошло и десяти дней, как явился
полисмен, потребовал две марки и вручил нам бумагу о вторичном выселении.
Нас опять гнали, не дав передохнуть. Я помчался к губернатору. Выяснилось,