"Гарольд Карлтон. Ярлыки " - читать интересную книгу автора

маму. Он больше не целовал ее, он лег прямо на нее. Какой он, должно быть,
тяжелый! Как, наверное, давит на нее эта штука между его ногами!
Руки папы скользнули вниз, и он раздвинул мамины ноги. Потому, как
поднялись и опустились его ягодицы, Майя поняла, что он всунул эту свою
штуку прямо в маму! А мама и не возражала, она позволяла ему это делать! Ее
родители двигались все быстрее, мама все теснее прижималась к папе, сильнее
стискивала его плечи, а ее длинные ногти прямо впивались в его тело. Папа
начал стонать, а мама жадно хватала воздух, как будто ее мучила жажда.
Теперь папа уже дышал сипло. Звуки были просто ужасающими. Не сошли ли они
оба с ума? Майе хотелось убежать, он она словно приросла к полу.
Ее родители долго совершали эти телодвижения, а она стояла и смотрела,
испуганная и словно загипнотизированная. Вдруг мама закричала "Вынимай!
Вынимай!", и папа быстро встал на колени, удерживая руками свою штуковину,
веки его были крепко сжаты, а лицо перекошено. Что-то вырвалось из него, он
громко вскрикнул и упал на маму, шумно дыша.
Теперь Майе захотелось остаться одной и подумать над тем, что она
увидела. Когда она уходила на цыпочках, то услышала, что папа спросил:
"Хорошо?", а мама с досадой ответила: "Как всегда, ты слишком спешил".
Слишком спешил? Это была самая длинная игра, в которую играли взрослые.
Так вот почему мама хихикала утром по воскресеньям, подумала Майя. Это
было отвратительно и ужасно. Почему-то она знала, что ни у кого нельзя об
этом расспросить. Почувствовав тошноту, она побежала в ванную, и ее вырвало.
Потом она тщательно ополоснула раковину, почистила зубы, нашла свою любимую
книгу и забралась в кровать. Лежа в постели, она себе торжественно
пообещала: никогда она не позволит мужчине так с ней обращаться. Никогда!

ПРОЛОГ ВТОРОЙ

Маккензи. Бронкс, 1957 год
- Ты не моя мама! - кричала маленькая девочка своей ошеломленной
матери. Было половина пятого. Эстер Голдштайн вместе с остальными родителями
ждала у школьных ворот. А ее одиннадцатилетняя Марша отказывалась от нее.
- Не будь такой глупенькой, голубушка... - На добродушном лице Эстер
появилось озадаченное выражение. - Я - твоя мама, и это совершенно точно.
- Нет! Не ты! - кричала Марша, а по ее щекам катились горячие слезы.
Остальные матери с сочувствием смотрели на Эстер и качали головами.
Каждый день у ребенка случался очередной истерический припадок: девочка была
ненормальной. На прошлой неделе она отказалась откликаться на свое имя, она
настаивала на том, чтобы ее называли Маккензи.
- Ты пойдешь домой, если я буду называть тебя Маккензи? - предприняла
очередную попытку ее мать. Все еще плача, но ощущая удовлетворение, девочка
кивнула.
Одна из женщин сказала:
- Извините, миссис Голдштайн, но вы слишком мягко обращаетесь с ней. Ее
нужно выпороть.
- Мы это уже пробовали, - устало сказала Эстер Голдштайн. С Маршей они
уже испробовали практически все. И откуда взялось это безумие?
Большую часть своей короткой жизни Марша Голдштайн пребывала в
уверенности, что она является покинутой дочерью какой-то богатой наследницы,
которая оставила ее в еврейской семье в Бронксе, и нужно ждать, когда за ней