"Лазарь Викторович Карелин. Даю уроки" - читать интересную книгу автора

от жары в Кувейте. То все иное, тогда было все иным. Настолько иным, что
боль терзала мозг, когда позволял себе вспомнить что-либо из недавних тех
дней. Из недавних! Боль взорвалась в нем. Он запретил себе вспоминать. Чуть
только начинал, как боль, просто боль, будто кто ударил по вискам, по
глазам, обрушивалась на него, как обрушивается на свою жертву заступивший
черту каратист. Как отбиться, укрыться, отгородиться от этих жестоких,
коварных, внезапных ударов? Он научился вроде бы. Научился ввергать себя в
безмыслие. Вот так вот, движется, что-то делает, а мыслей нет. О чем-то даже
думает, а о чем - не понять. Нет мыслей. Сжался, отбился. И сейчас, в
автобусе, притиснутый потной, рыхлотелой женщиной к стенке, - так жарко ей
было, что уж и не чувствовала, что вжалась в мужчину, - он отбился,
запамятовал. Боль отвалила. Взмок весь. И женщина все более взмокала. Их пот
смешался. Он сказал ей, улыбнувшись, примерив к губам самую свою расчудесную
улыбку, а он был мастером улыбаться, обучен был и природой наделен, он
сказал ей, выползая из отчаяния к озорству, что ли:
- Будто полюбили друг друга...
- Что? - Она не поняла его. Из-под губы с усиками мелькнули траченые
золотые коронки. Но тотчас и поняла и рассердилась: - Зачем сам
прижимаешься?!
Они попытались разъединиться. Где там! Автобус утрясал их на бетонных
швах, зной изнурял миг за мигом все больше.
- У вас тут всегда так? - спросил он, стараясь удержать в губах улыбку,
но, наверное, жалкой она была, вымученной.
- Случается и пожарче. - Бывалой она была, эта толстая женщина,
сверкнули чертенята в ее глазах, в черноту ли, в сизину, еще молодых. - В
командировку к нам?
- Насовсем.
Сказал и обмер: а ведь это так, он насовсем сюда. Насовсем!
- Не горюй. У нас тут хорошо.
- Я уже понял.
- Ничего ты не понял. Зачем так улыбаешься, будто плакать собрался?
Женат? Если нет, повезло тебе. У нас тут невесты замечательные. Женись на
армянке, советую. Нет лучше жены, чем армянка. Еще живут устои. Между
прочим, я сама армянка.
- А я думал, туркменка.
- Думал! Смотри, все туркменки пешком идут от самолета. Их мужья и
братья им головы оторвут, если увидят в такой тесноте с незнакомыми
мужчинами.
- Еще живут устои? Кстати, и в Кувейте тоже. Там и лица у женщин
закрыты.
- Было и у нас. На базаре и сейчас можно встретить. Разбежались?
Автобус остановился, двери расползлись. В зное этом, оказывается, жил
все же свежий ветерок, и он сейчас пробежал по взмокшим лицам.
А тут было все как у людей. Вполне внушительное здание аэропорта
открылось глазам. Стекло, стекло - и здесь стекло, хотя здесь бы, чтобы хоть
как-то укрыться от солнца, каирские, кувейтские, алжирские нужны бы были
стены, эти стены-ниши, средневековый ужим окон, когда кажется, что здание
прищурилось на солнце, рукой-козырьком прикрыв лицо. Нет, тут было стекло,
стекло, будто поплавившееся, в ажурных разводах. Немудрено и поплавиться.
Оказывается, и еще может быть жарче, обманул ветерок. Но в жаре этой, в