"Сергей Кара-Мурза "Совок" вспоминает свою жизнь" - читать интересную книгу автора

Отнес я эту бумажку по "Внештехнику", отдал. Прочел ее чиновник,
удивился: "Что это такое - неправильное личное поведение? Что ты там
натворил?". Да, говорю, начальника группы и парторга на собрании подонками
назвал. Он хмыкнул, с каким-то удовольствием, подколол характеристику к
делу - и я поехал на Кубу.
Такова уже была наша советская тоталитарная система.
Конечно, те начальники на Кубе, которые на время из обычных
преподавателей вдруг превратились во власть, тогда помытарили меня, были
безжалостны - до определенного предела. В этой их жестокости было что-то
детское. Бывает такой возраст, когда ребенок уже может стукнуть тебе по
голове молотком, у него уже есть сила, но нет понимания. Глядя на них и даже
отвечая им жестокостью, я не только не испытывал ненависти или хотя бы
неприязни к советской системе, это мне показалось бы верхом идиотизма, но у
меня не было ненависти и к этим людям. В них было почвенное, очень близкое,
"скифское" хамство. Оно должно выходить из человека по капле, и оно
выходило. Я бы сказал, выходило в нашем народе очень быстро - по
историческим меркам. Есть у меня такое чувство, которого я не берусь
обосновать, что насильственное "изгнание" этого скифского хамства из
западного человека (через возведение на пьедестал индивида с его правами)
породило нечто худшее, куда более страшное. Хотя, может быть, и удобное.
К тому же я смутно чувствовал, хотя и не давал хода этой мысли, что по
большому счету я в том конфликте был не прав. Именно по большому счету -
ведь когда тебя пытаются стереть в порошок, тебе не до большого счета, надо
решать срочную и жизненно важную проблему выживания. Но потом полезно
рассудить и по большому счету. Получается такая картина.
То, что начальство обозлилось на меня гораздо сильнее, чем на того, за
кого я заступился, понятно. У того вина была частная и ограниченная, а я
поставил под сомнение само их право судить да рядить, а также те процедуры,
которые они считали справедливыми и уместными. То, что я в этом нашем
принципиальном столкновении не только не пошел на попятную, но еще и проявил
увертливость, сделало меня в их глазах опасным смутьяном, которого
обязательно надо было усмирить.
Вот, они хотели немного проучить человека, тяжелого в общежитии - он
мучил студентов "ленинским определением материи", донимал своих земляков
занудливыми и мизантропическими комментариями. Они только хотели привести
его в чувство, заставить уважать других в трудных условиях заграницы. Я по
сути против этого и не возражал - но прицепился к их методу. И тут по
большому счету они были мудрее и гуманнее меня.
Нас загнала в тяжелый конфликт недоговоренность, отсутствие навыка
уклончивого диалога. Парторг, если бы умел формулировать ускользающие вещи,
которые он интуитивно понимал, мог бы сказать мне примерно следующее: "Наше
наказание было бы ритуальным и даже абсурдным, это всем было понятно, но для
него оно стало бы предупреждением. Он бы смекнул, что все мы чем-то
недовольны, но наказание не было бы для него разрушительным. Ах, он
предложил кубинцам неактуальные темы! Придя домой, он сказал бы жене: эти
идиоты ни бельмеса в химии не смыслят.
А теперь представь, что мы обвинили его именно в том, в чем он
действительно виноват: ты, мол, страшный зануда и пессимист, с тобой рядом
находиться людям невозможно. Каково было бы ему и его семье? А ведь это
именно то, чего ты от нас требовал с твоей глупой выходкой на партсобрании".